Слепой в шаге от смерти
Шрифт:
Время от времени полковник поглядывал на часы. Стрелки постепенно приближались к полуночи.
«Завтра воскресенье. Еще немного, и оно наступит».
Евгений Ильич поднялся с маленького стульчика, стоявшего у печки, и принялся распаковывать сумку. Он разложил на столе еду, вытащил из шкафчика бутылку водки. Водка была холодная. За руль ему сегодня не садиться, поэтому Самохвалов решил позволить себе выпить граммов сто-сто пятьдесят. Сделав два глотка, он точно уложился в намеченную норму, завернул винтовую пробку и закусил приготовленными
На даче имелся телефон. Евгений Ильич поднял трубку, проверил, работает ли. В трубке раздались гудки.
«Что ж, работает, уже легче».
Когда стрелки часов почти соединились на цифре «12», в дверь постучали.
«Вот и пришел, – подумал Самохвалов, – странно, что я не слышал, как он подъехал. А может, он оставил машину где-нибудь на дороге, не надеясь проехать из-за сугробов?»
Евгений Ильич открыл дверь. Выдохнув клубы пара, в дом вошел высокий широкоплечий мужчина в дорогой шапке. Меховой воротник его кожаного пальто был поднят.
– Здорово, Ильич, – подмигнул вошедший, стаскивая перчатку и протягивая Самохвалову руку.
– Здравствуй, Григорий.
– А у тебя здесь тепло, – оглядываясь по сторонам, отметил гость.
– Уже часа два топлю, так что дом немного прогрелся, подсох.
– Правильно, печь надо топить хотя бы раз в неделю, а то дом сгниет.
– Вот и топлю. Проходи, раздевайся.
– А сам-то ты чего в куртке ходишь?
– Думал еще за дровами выйти.
Гость посмотрел на дрова, сложенные у печи, пожал плечами:
– У тебя здесь дров на два дня.
– Значит, не пойду, хватит и этих, – согласился Самохвалов.
Григорий Германович Бутаков, три года назад ушедший из ФСБ, причем с генеральской должности, снял пальто, бросил его на диван. Подошел к печке, приложил к голубым изразцам руки с широко растопыренными пальцами и блаженно вздохнул:
– Тепло! Кровь по жилам побежала.
– Выпить немного хочешь, Бутаков? – спросил Евгений Ильич.
– Если нальешь, не откажусь.
– Налью, – Евгений Ильич поставил на стол вторую граненую рюмку.
– За что выпьем? – спросил гость, глядя на Самохвалова. – Виделись мы с тобой совсем недавно, на прошлой неделе, так что за встречу пить не будем.
– А ни за что, просто так.
– Ну давай так выпьем.
Они, не чокаясь, опрокинули по рюмке водки, закусили ветчиной, захрустели огурцом, разрезанным на четыре части, посмотрели друг на друга.
– Что скажешь, Евгений? Согласен?
– Погоди, Бутаков, не все сразу.
– Вечно ты осторожничаешь! Сколько тебя знаю, ты всегда перестраховывался, во все времена был крайне осмотрительным. Но я тебе предлагаю дело, настоящее дело. Наша контора, вернее, ваша контора, просуществует еще год или два, а затем все разбегутся или подохнут с голоду. Я обратился к тебе, потому что ты профессионал, потому что ты на хорошем месте, да и знаю я тебя, как-никак, однокурсники.
– И я тебя давно знаю,
– Ну, знаешь ли… Такого тестя, как твой, у меня никогда не было.
– При чем здесь тесть?
– Ни при чем, это я так, к слову. Хочу показать Тебе кое-что.
Бутаков, не торопясь, снял очки в золотой оправе, идеально чистым носовым платком, от которого исходил запах дорогого мужского одеколона, протер стекла, снова надел очки и лишь после этого извлек из внутреннего кармана пиджака конверт с фотографиями.
– Посмотри, – Григорий Германович положил конверт на стол перед Самохваловым. – Думаю, сговорчивее станешь.
– Что здесь?
– Да ты посмотри сначала, а там, кто знает, может и начнешь рассуждать в нужном направлении.
Евгений Ильич взял в руки не заклеенный конверт стандартного размера. Даже на ощупь можно было догадаться, что в нем фотографии.
– Ну, давай, вытаскивай, – с ехидной улыбкой торопил его Бутаков. – Тебе это, возможно, покажется не столь уж интересным или новым, а вот Зинаиде и твоему шефу, генералу Потапчуку, думаю, будет чрезвычайно любопытно посмотреть.
– Что это? – внутренне холодея, Евгений Ильич не спешил вынимать снимки.
– А ты посмотри, посмотри, не спрашивай.
Самохвалов вытряхнул из конверта с десяток фотографий.
Его лицо сразу же покрылось пунцовыми пятнами, уши горели. На всех фотографиях был запечатлен он, и не один, а с женщиной. Вот они сидят за столиком и пьют вино, вот они целуются, а вот они уже в гостиничном номере. Самохвалов просматривал один снимок за другим, из пунцового его лицо превратилось в бескровную серую маску, на лбу выступил пот. Даже под носом заблестели несколько капель.
– Нравится? – с холодным, бесстрастным цинизмом в голосе осведомился Бутаков.
– Мерзость! – скривился Евгений Ильич, отодвигая от себя снимки. – Самая настоящая мерзость!
– А когда трахался, тебе, по-моему, нравилось.
Вон какая гамма чувственных удовольствий на блаженной физиономии. Ну, да это понятно. Чистая работа, а? Видишь, как все сделали. Вели тебя, в ресторане сняли, затем в номере.
– Хорошо еще, что под одеялом не снимали!
– Зачем, и так все видно.
– Она.., ваш человек?
– Наш, не наш, – ушел от ответа Бутаков. – А какая разница?
– Стерва!
– Это как сказать, с чьей точки зрения посмотреть. Если с твоей, то да, стерва, а если с моей, то вполне нормальная женщина, хорошо работает.
Видишь, когда надо, тебя показывает, а сама почти на всех снимках – со спины.
– Стерва! – Самохвалов резко опрокинул бутылку, переливая водку через край рюмки.
– Да ты не нервничай, Евгений Ильич, ничего страшного пока не произошло, это всего лишь фотографии. Мало ли что когда-то в гостиничном номере было. Гостиница «Заря», в Питере – помнишь?