Слепой. Ловушка для слепого
Шрифт:
Занятый этими мыслями, он почти не заметил неброских красот утонувшего в сосновом бору тихого дачного поселка. Наконец сидевший рядом с ним тип в кашемировом пальто сделал едва заметный знак рукой, и Активист остановил машину перед глухими железными воротами в высоченном дощатом заборе. В воротах немедленно открылась неприметная калитка, и из нее высунулся амбал в укороченной кожаной куртке. Амбал явно не искал личной популярности и старался не особенно бросаться в глаза, но теперь, когда дорога осталась позади и вот-вот должны были начаться события, Виктор фиксировал окружающее с четкостью шпионской фотокамеры, так что висевший на плече у амбала короткоствольный
– Вылезай, – сказал ему один из близнецов. – Ключи оставь.
Шараев пожал плечами и выбрался из машины, оставив ключи торчать в замке зажигания. Один из типов в кашемировых пальто – он не понял, какой именно, – выбрался следом и немедленно ухватил его за воротник кожанки. Виктор повел плечами, пытаясь высвободиться, но в бок ему уперлось что-то твердое, и он готов был биться об заклад, что это не палец. Охранявший ворота амбал распахнул калитку пошире, равнодушно скользнув по лицу Виктора ничего не выражающим взглядом, и Активиста втолкнули внутрь обнесенного забором пространства.
Миновав калитку, Виктор невольно остановился, пытаясь сообразить, что именно не так на этом дачном участке. Раньше, чем неласковая рука конвоира-близнеца чувствительно толкнула его в шею, он понял, в чем дело, и с трудом сдержал нервный смешок.
На участке не было дома. От ворот метров на пятнадцать в глубь участка тянулась бетонная подъездная дорожка, на которой стояли два забрызганных грязью джипа, а дальше начинался казавшийся нетронутым лес, на фоне которого почти терялись крытый рубероидом посеревший дощатый навес для дров и аккуратная, словно с картинки в модном журнале, печь для барбекю под красным черепичным козырьком. Приглядевшись, Виктор заметил между соснами замшелый бетонный оголовок погреба, и это было все.
– Нравится? – спросил сзади близнец. – Давай шевели поршнями.
– Куда шевелить-то?
– Да все прямо, не заблудишься.
Близнец отпустил наконец воротник, и Виктор зашагал по гладкому бетону дорожки мимо двух замызганных джипов прямиком к встававшей впереди них стене леса. У него за спиной с лязгом распахнулись ворота, зафырчал мотор – второй близнец загонял во двор осиротевшую «Ладу».
– Хмуриться не надо, лада, – пробормотал Виктор.
Он шагнул с бетона во влажную после затяжного дождя мертвую траву, вдыхая смешанные запахи осеннего леса и солярки, которой тянуло от джипов. Между стволами сосен вилась едва заметная тропинка, и Виктор бездумно зашагал по ней, слушая, как где-то неподалеку дробно стучит клювом по сосновому стволу неутомимый дятел. Близнец в кашемировом пальто неотступно следовал за ним, как аллегорическая фигура, изображающая злой рок, но Виктор очень быстро выбросил его из головы. В лесу было удивительно хорошо, и он был почти благодарен Кудрявому за то, что его привезли именно сюда.
Через несколько минут лес внезапно поредел и расступился, открыв взгляду Активиста травянистый песчаный обрывчик, темное зеркало узкой речушки и пологий противоположный берег, густо заросший какими-то облетевшими кустами. Позади кустов стояли все те же сосны и березы, а из черной воды тут и там торчали корявые, обесцвеченные комли затонувших деревьев и их кривые сучья, похожие на воздетые в предсмертной мольбе руки утопающих.
Над обрывом стоял раскладной столик, на котором красовался квадратный хрустальный графин с янтарной жидкостью и несколько блюд
За спиной у Кудрявого по обе стороны от кресла стояли еще два кашемировых пальто. Эти двое, не скрываясь, щеголяли родными смертоубойными «Калашниковыми». Поодаль дымился, распространяя вкусные запахи, закопченный мангал, возле которого вертелся еще один охранник. Этот по причине большой занятости снял свое кашемировое пальто и остался в белоснежной рубашке с засученными рукавами, при галстуке и наплечной кобуре, из которой торчала тяжелая рукоять чего-то очень и очень серьезного. Он сосредоточенно орудовал шампурами, время от времени поливая вспыхивающие угли водой из пластиковой бутылки с таким видом, словно творил сложнейшую операцию по пересадке сетчатки глаза. На Активиста этот деятель даже не взглянул, целиком поглощенный своим важным делом.
Виктор Шараев остановился в нескольких шагах от столика. Картина не нуждалась в комментариях. Это было что-то из средних веков – «Иван Грозный убивает своего сына» или «Утро стрелецкой казни», например. Ему вдруг подумалось, сколько же таких, как он, притаскивали за шиворот и ставили перед такими, как эта лысая сволочь, перед тем как пустить им пулю в затылок. Цифра получалась просто астрономической, и Активист с тоской подумал, что выбрал не ту профессию. Все-таки надо было не грабить награбленное, а стрелять в убийц – и денег больше, и пользы для общества.
– Ну что, красавец, – глядя в сторону, брезгливо проговорил Кудрявый, – начудил и в бега? Ответ держать не хочется?
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Виктор. Терять было нечего.
– Я-то здравствую, – проворчал Кудрявый, – и, надеюсь, буду здравствовать впредь. А вот ты… С тобой сложнее, петушок.
– Петушков поищи вокруг себя, – посоветовал Активист. – Они у тебя породистые, все в одинаковых перьях…
Кашемировый близнец сильно рванул его за плечо, но Кудрявый шевельнул зажатой в пальцах сигаретой, и близнец отступил.
– Молодец, – сказал Кудрявый, – правильно. За базар отвечать надо. Каков вопрос – таков ответ. Соображаешь. Тогда должен понимать, зачем я тебя позвал.
– Извини, Кудрявый, – покачал головой Виктор, – не понимаю.
– Бывает, – Кудрявый медленно кивнул. – Одинаковый, прочисти ему мозги.
Виктор не успел обернуться. Кашемировый близнец сделал бесшумный скользящий шаг вперед и нанес ему один-единственный режущий удар по почкам, от которого Активист тяжело упал на колени.
«Начинается», – подумал он с тоской, глядя, как мельтешат перед глазами черные непрозрачные пятна.
– Все равно не понимаю, – сказал он. – Хоть убей.
Кудрявый ничего не сказал, но сигарета в унизанных перстнями пальцах снова едва заметно шевельнулась, и тяжелый ботинок Одинакового с хрустом ударил Активиста по ребрам, опрокинув его на бок.
Лежать на спутанной, не по-живому мягкой траве было приятно и удивительно покойно, но жесткая рука Одинакового сгребла Активиста за шиворот и поставила на ноги. Виктор попытался выпрямиться, но боль была сильнее, и он мучительно скрючился, уступая ей. Его светло-голубые джинсы испачкались, из прокушенной губы медленным ручейком текла кровь.