Слепой. Приказано выжить
Шрифт:
Поскольку все присутствующие, не отрываясь, изумленно смотрели на коротышку, Глеб под столом аккуратно подобрал кверху длинный подол балахона и медленно, стараясь не слишком заметно двигать плечами, запустил под него обе руки.
— Кузнец? — не успев вовремя поймать себя за язык, вслух удивился Пермяков. — Что это значит?!
Рассекреченный Кузнец сделал незаконченное движение руками, словно собираясь запоздало прикрыть лицо, а потом, осознав бесполезность этого рефлекторного действия, опустил руки и сообщил:
— На меня напали. Там, — он дернул жирным подбородком в сторону портьеры, что скрывала выход, — убитые…
Пермяков его уже не слушал. Медленно опустившись в кресло, всем телом подавшись
Глеб подождал, дав ему время совершить пару-тройку попыток, а потом сказал:
— Эта штука не работает. Провода обрезаны.
Откинувшись на спинку кресла, Политик вынул руку из-под стола. В руке был большой серебристый пистолет, в котором Глеб без труда узнал длинноствольный восьмизарядный «дезерт игл» сорок пятого калибра — внушительную с виду новомодную игрушку спортивно-охотничьего назначения, стараниями голливудских режиссеров приобретшую сильно преувеличенную славу крутой гангстерской пушки.
«Клоуны», — снова подумал он.
И еще он подумал, что пистолет — это именно то, что надо. Эта блестящая штуковина в руках Политика давала ему полную свободу в применении своих широких полномочий, границы которых были обозначены словами Федора Филипповича: «Действуй по своему усмотрению». Он давно решил, как именно поступит, оказавшись здесь, потому что хорошо помнил августовский путч и то, как были наказаны члены ГКЧП. Ворон ворону глаз не выклюет, и если организатор неудавшегося переворота до того, как шмякнуться мордой в грязь, летал достаточно высоко, ему надо лишь с покаянной слезой в голосе заявить, что, вводя в столицу танковые части, он думал исключительно о благе России. Этого довольно, чтобы отделаться символической поркой и до конца жизни строчить мемуары, получая персональную пенсию и гонорары, которые не снились классикам отечественной и мировой литературы. А танки, давящие гусеницами живых людей в центре Москвы, — просто досадное недоразумение, в котором не виноват никто, кроме самих погибших: нечего было лезть под гусеницы. Да еще, поди, и в пьяном виде…
— В любом случае вы отсюда не выйдете, — сказал Глебу Политик. — Кто вы такой?
— Представитель электората, — поднимаясь со стула, сказал Глеб. — Уполномочен принять участие в голосовании по вопросу принятия вашей политической программы.
— Голосования не будет, — поднимая пистолет, сказал Политик.
Филер приподнялся, оторвав зад от стула и красноречивым жестом запустив под балахоном руку за поясной ремень.
— Тогда я проголосую сам, — сказал Глеб.
Он согнул руки в локтях, выпростав из-под подола куклуксклановского одеяния то, что с некоторой натяжкой можно было считать эквивалентом бюллетеня для голосования. Не принимающая участия в дебатах публика замерла, зачарованно глядя на парочку тупорылых штурмовых пистолетов с торчащими из рукояток длинными обоймами на тридцать патронов каждая. Длинные толстые глушители придавали этим орудиям убийства чуточку более пропорциональный вид, но не делали их ни более красивыми, ни менее смертоносными.
Политик поспешно вскинул свой «дезерт игл», Филер вскочил и, путаясь в складках балахона, лихорадочно рванул что-то из-за пояса.
— Я голосую против, — сообщил им Слепой и открыл беглый огонь с обеих рук.
Совершив продолжительную прогулку вдоль побережья Крыма с заходом в Севастополь и короткой стоянкой в ставшей с некоторых пор чужой Форосской бухте, яхта вернулась в Керченский пролив и взяла курс на Новороссийск и Сочи. На верхней палубе за уставленным блюдами с фруктами и легкими закусками столом,
— Кто-нибудь выжил? — продолжая начатый ранее разговор, спросил Первый.
Вопрос был задан обманчиво небрежным, будничным тоном, каким говорят о московской погоде, сидя на верхней палубе бороздящей воды Керченского пролива яхты.
— Никто, — сказал Второй. Он только вчера поднялся на борт в Севастополе и был в курсе последних столичных новостей. — Это трижды проверено и перепроверено, и сомнений быть не может: погибли все до одного. Работал, судя по отзывам, настоящий профессионал. Отстрелял магазины, бросил «ингрэмы», подчистил то, что осталось, из пистолета и спокойно ушел. Прямо как был, в этом дурацком балахоне. Балахон потом нашли на ветке какого-то дерева. И — ни одной зацепки, ни малейшего следа.
— Вывод: наши спецслужбы по-прежнему на посту и держат марку, — с удовлетворением констатировал Первый.
— Ну да, — сказал Второй. — Не все же в деревне дураки!
Первый вспомнил, что так говорил популярный некогда эстрадный комик, у которого не хватило ума остаться именно эстрадным комиком, и который стал комиком политическим, с места в карьер подавшись в губернаторы. То был один из самых первых, пока еще робких, экспериментов, преследовавших общую цель: выяснить, что получится, если на протяжении какого-то времени целенаправленно и планомерно действовать вопреки логике и здравому смыслу, и как далеко «дорогие россияне» позволят экспериментаторам зайти по этому пути.
— Вот, — продолжал Второй, показывая ему миниатюрный цифровой диктофон, — аудиозаписи показаний Мента и предсмертного выступления Политика. Если бы это можно было обнародовать, получилась бы неплохая пиар-акция: смотрите, какой жуткий заговор раскрыли наши спецы! А вы говорите, что они только даром проедают бюджетные деньги…
— Если бы да кабы… — пренебрежительно протянул Первый и безнадежно махнул рукой. — Сам знаешь: с записями или без, этому никто не поверит, кроме идиотов, которые верят всему, что пишут в газетах и говорят по телевизору. А идиоты не в счет, мы стараемся не для них.
— Да, — вздохнув, согласился Второй, — в этот раз мы, пожалуй, слегка перегнули палку. Но ведь получилось же!
— Почти, — уточнил Первый.
— Почти, — согласился Второй.
— С тебя бутылка, — улыбаясь одними уголками губ, напомнил Первый.
— Ммм? — деланно удивился Второй.
— Ты помнишь, на что ставил?
Второй задумчиво кивнул.
— Помню. На то, что у них все получится, и что их придется хватать за руку в самый последний момент. — Он запустил руку под шезлонг, на котором полулежал, подставляя незагорелое лицо первым в этот день утренним лучам, и, выудив оттуда, с улыбкой протянул собеседнику пузатую узкогорлую бутылку с янтарным, похожим на средней крепости чай содержимым. — Что ж, такие проигрыши только радуют. Как ни крути, а избавиться от целого десятка окопавшихся в высших органах государственного и хозяйственного управления дураков — неплохой результат.
— По такому случаю коньячок мог быть получше, — придирчиво изучая этикетку, ворчливо заметил Первый.
— Извини, другого не завезли, — продолжая улыбаться, сказал Второй.
В пенной кильватерной струе за кормой, то и дело обгоняя яхту, резвились дельфины. Дальше, скромно скрываясь в повисшей над сверкающей в лучах восходящего солнца водой туманной дымке, но все время оставаясь на виду, маячил сторожевой ракетный катер с Андреевским флагом на мачте.
— В следующий раз не полагайся на корабельный камбуз и запасись заранее, — посоветовал Первый.