Слепые по Брейгелю
Шрифт:
Да, с Леной они работали вместе, так уж неказисто получилось. Год назад сама притащила ее к себе в бухгалтерию, упросила начальницу взять на работу. Пожалела, душевное участие проявила. Лену к тому времени муж бросил, оставил с двумя детьми на руках, мыкалась женщина без копейки, как не помочь? Это уж потом поняла, что не стоило этого делать. Говорят, ни соседей, ни родственников нельзя к себе на работу тащить. Потом, что ни случись, вся ответственность на тебя ложится. Да и ни к чему на работе лишние сплетни с места жительства, лишние дружбы.
— Что там у нас на работе, Лен? — повторила за ней послушно,
Лена пришла за ней, основательно уселась за кухонным столом, сложила перед собой руки, как прилежная школьница.
— Да все нормально, в общем… Начальница в отпуск собирается, купила тур на Бали, через две недели улетает. Круто, ага?
— Да. Круто.
— Маш, а все-таки… У вас в семье что-то происходит, да?
— А что у нас? Ничего у нас…
— Нет, но как же… Я твоего Сашу третьего дня видела, он с чемоданами в машину грузился. Я еще подумала — в отпуск, что ли, по отдельности стали ездить? А он увидел меня и говорит — можно, мол, тебя попросить, Лен… Ты, говорит, заходи к Маше почаще… А лучше — каждый день заходи, хотя бы первое время… Чего это он, а, Маш? Какое первое время? Куда он поехал-то?
— Никуда! — вдруг обозлилась она, осторожно трогая пальцами взбухающие болью виски. — На кудыкину гору, воровать помидоры! Нет, вру, не помидоры, а груши… Как там говорят? Муж объелся груш, да?
— В смысле? Что ты имеешь в виду? Ты же не хочешь сказать, что… Ой, Маш…
— Да, хочу. Именно это и хочу сказать. Ушел он от меня, Лен. Только не спрашивай куда. Ясно же, куда. К другой женщине.
— Да иди ты! Не, что ты, не может быть… Чтобы твой Саша…
Лена медленно подняла ладонь, зажала ею чуть приоткрытый в страшном удивлении рот. Хорошо хоть глаза не закрыла. В глазах уже плясало свеженькое, радостно удовлетворенное любопытство. Оно дрожало, взбухало с каждой секундой все больше, требовало дополнительной пищи. И само себя будто стыдило — тихо, уймись, неловко же, ей-богу… Прикройся белыми одеждами обязательного сочувствия, а то и в самом деле неловко! А к сочувствию искренности подбавь, хоть на два грамма. Или в чем там измеряется лживая искренность неуемного женского любопытства?
Глядя Лене в глаза, она подумала с тоской — ну, все… Теперь весь дом узнает. И весь бабский коллектив на работе — тоже. Как бы ее выпроводить поскорее? Узнала «добрую» новость, и хватит. И без того всю энергию съела, какая в загашнике оставалась. Чужое любопытство — оно ужасно прожорливое.
— Знаешь, Лен… Ты извини, конечно, но у меня совсем времени нет. Мне собираться надо. Я сейчас к Славке уезжаю, так что извини.
— Да? А, да, я понимаю… Только… Как же так, Маш? Чтобы твой Саша… Нет, у меня просто в голове не укладывается! Нет, а он что… не дождался, когда ты приедешь? Ты в Испании отдыхала, а он, значит…
— Лен, меня дочь ждет. Мне ехать надо.
— Да, да… А когда ты вернешься, Маш? Давай я вечером зайду? Тебе же, наверное, выговориться надо, а?
— Нет, не надо. Мне есть кому выговориться, спасибо. Пойдем, я тебя провожу.
Бедной Лене ничего не оставалось, как покинуть информационное поле без выяснения подробностей. Шагнув за порог, Лена обернулась, взглянула напоследок с любопытством, хотела еще что-то спросить, но она торопливо захлопнула дверь, даже цепочку
Лучше бы не останавливалась. Ужасно, что Лена ее в таком состоянии видела. Тем более после ее ухода стало еще хуже. Бродила по квартире из угла угол, пытаясь справиться с очередной панической атакой. Хоть бы Славка позвонила, что ли! Она же сказала вчера — буду, мол, часто звонить. И приходить. И где? Никому, никому нет до нее никакого дела.
Славка позвонила. Вечером. Осторожно спросила в трубку:
— Ну как ты, мам?
— Хорошо.
— Честно?
— Не совсем. Если честно, то плохо.
— Хочешь, я завтра приеду? Сегодня не могу, мы к шефу Макса на юбилей идем. А он мужик мнительный, если не придем, не так истолкует.
— Да, конечно, Слав. Надо обязательно идти к шефу на юбилей.
— Ой, а завтра у меня тоже не получится. Но в понедельник обязательно, мам.
— Хорошо, Слав. Как скажешь.
— Ну, ты это… Не умирай там, ладно? Все образуется, вот увидишь.
— Ладно, Слав, я не умру.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Ну, тогда, пока?
— Пока, Слав.
Села на диван, подтянула под себя ноги, закрыла глаза. Вздохнула: «Я ведь не умру, правда? Я есть? Или меня уже нет? Как это страшно, когда себя в знакомом до боли пространстве не ощущаешь… Душа выскочила из тела, бродит где-то. Ау… Где я? Нет меня… Только эхо. Надо пойти спать, утро вечера мудренее. Какая глупая пословица, господи. Как оно может быть мудренее, с чего ради? И какая вообще разница — утро, день, вечер… Или ночь… Все без разницы. Один хрен, как говорит Вика. Все равно — страх и тоска. Тоска и страх…»
К вечеру воскресенья заблудшая душа вернулась в тело. Нет, лучше от этого не стало, просто голова начала соображать. Если, мол, ты за эти два дня не померла, то и завтра жива будешь. А завтра понедельник, на работу надо идти. Одежку какую-то приготовить, сувениры дорогим сотрудницам из чемодана достать. И под душ залезть, наконец. И голову помыть…
За хлопотами не заметила, как вечер прошел, за окном луна на небо выкатилась. Легла в постель, глянула на нее… А Саша, значит, так и не позвонил. И не пришел. Хотя Славка сказала, что он через неделю объявится, не раньше… Чтобы поговорить, значит…
О боже, через неделю. Какая вечность — через неделю…
Запах от шашлыка шел аппетитный, но гурманских восторгов не вызывал. Может, потому, что на душе было скверно? И не то чтобы совсем скверно… Нет, само слово в корне неправильное. Скверно — это когда кругом плохо, просвета нет. А у него просвет как раз есть. Только не прорезался еще, не так все просто. Ох непросто…
Саша вздохнул, провел тыльной стороной ладони по груди, там, где недовольно бухало сердце. Ощутимо бухало, не к добру. Надо бы за таблетками в дом сходить, которые ему Валя купила. Ведь настояла-таки, потащила по докторам. Нет, с одной стороны, приятно, конечно, что она так заботится. Столько заботы, если ее по граммам да по копеечкам собирать, он за всю предыдущую жизнь и не видывал. А с другой стороны… Он же не какой-то там слабак или мужик-неженка! Но все равно приятно, конечно, что там говорить. Просто не привык… Не умеет еще. Стесняется.