Слеза чемпионки

Роднина Ирина Константиновна

Что же касается физической подготовки, то тут со мной все было ясно, я вся зашитая-перезашитая, но самое удивительное, что Зайцев еще тяжелее меня работал. Я все время его спрашивала: кто рожал? Он в тот год сильно размяк. А я держалась, потому что мне пришлось сначала лежать, ребенка сохранять, потом рожать, потом восстанавливаться. А он год ничего не делал. Хотя Зайцев, я все время говорила, не случайно родился в год Золотого Дракона. Ему во всем в жизни очень везло. Может быть, сейчас нельзя так утверждать, но в принципе ему всегда фартило. Он был единственным мужчиной в Советском Союзе, который ушел в оплачиваемый декретный отпуск по беременности жены.

Осень 1979-го. Как

сейчас помню, город Вильнюс. Татьяна сидит, мы перед ней прокатываем отрезки, взрослые люди, я же почти ее ровесница. Когда закончилась тренировка, она вдруг выдает, громко, эмоционально: «Ой! Как хорошо все сделано! Может, вам действительно тренер не нужен?» Но рядом с нами все время был Проскурин. А она продолжает: «Вы всё потрясающе сделали». На что я ответила: «Да нет, с нами работал другой тренер». Проскурин даже немножко испугался, тем более мы ему сказали: «Жора, давай сделаем таким образом. Мы от Татьяны не отказываемся, но можем поставить вопрос, чтобы ты с нами поехал на Олимпиаду». Но Жора не захотел этого. «Ребята, — сказал он, — мне этого в принципе не надо. Я вам и так буду помогать насколько могу, но не надо ничего заявлять».

Мне кажется, что весь период после моей беременности и до Лейк-Плэсида я вытащила сама. У меня в хвосте плелся Зайцев, он был не готов бороться. Это был самый тяжелый год в моей карьере, но вместе с тем и самый яркий. Вероятно, и для Татьяны он тоже оказался не самым плохим. Но этот успех я вытащила буквально на себе. Когда я принимаю для себя какое-то решение, то не отступаю, но, скажу честно, до ноября я для себя окончательно не решила, пойду я на покорение в феврале следующего года третьей уже Олимпиады или не пойду. Я для себя оставляла тогда и запасной вариант — проститься с публикой до Олимпиады, в декабре, на традиционном турнире «Нувель де Моску».

В сентябре, когда мы приступили к серьезной подготовке, проходил так называемый комитетский сбор. Он состоялся в Запорожье. На катке были положены деревянные настилы вровень с высотой бортов. Все руководство, начальники и тренеры сидели за столами на этих настилах, то есть возвышаясь над нами. У меня таких нелепых тренировок в жизни было немного. Мы знали: Жук хотел, чтобы ставили на молодых — Черкасову и Шахрая. Я поняла, что шансов у меня немного, но я должна их использовать по полной. На этой тренировке при зрителях, да еще таких непростых, я прыгнула четыре раза двойной аксель, самый сложный для меня элемент. Два раза прыгнула сама и два раза в паре. Восторженную реакцию я почувствовала лишь за тем бортом, где сидел Юра Овчинников. На помосте — что-то вроде немой сцены из «Ревизора». Жук уже всем сообщил, что у Родниной этого прыжка нет. Летом в Томск приезжал сотрудник комитета, отвечающий за парное катание, и видел, что я даже простой двойной риттбергер еле-еле исполняю, а о других прыжках и речи быть не может. Вроде бы честная информация, что Роднина тяжело входит в форму, прыжков у нее нет.

Действительно, двойной аксель у меня всегда был, мягко говоря, не ахти. Но я никогда так хорошо не прыгала, как в тот день. Особенно первый прыжок — это было мое лучшее произведение. Когда мы исполнили прыжки параллельно с Зайцевым, Жук встал и ушел с трибуны.

Для начальства вопросы в тот день снялись, но они не снялись для меня. Я же знала: сделать один или два успешных прыжка, повторить их на следующей тренировке — это одно, а катать программу на публике, на соревнованиях — совершенно другое.

Через пару месяцев, в ноябре, мы успешно откатались на показательных выступлениях в Японии. Обычно это был, если можно так сказать, бенефис сборной Советского Союза. Но тут мы узнаем, что среди приглашенных новые чемпионы

мира — американцы Бабилония и Гарднер, которые выиграли первенство мира в тот год, когда я пропустила чемпионат из-за рождения сына. А на листе расписания указано, что они катаются последними! У нас, фигуристов, есть свое понятие о рангах. Закрывают показательные всегда самые титулованные. Елена Анатольевна с Татьяной провели тогда гениальную работу, чтобы восстановить справедливость. Они доказали, что мы никогда не проигрывали, мы олимпийские чемпионы, я даже двукратная, а те всего лишь один раз стали чемпионами мира, причем в наше отсутствие.

Тот день запомнился. Потом в Лейк-Плэсиде уже было не так страшно. Мы выходили как на бой. В первой части выступления мы показали свою короткую программу. Во втором отделении демонстрировали произвольную. Организаторы запланировали по четыре выступления. Бабилония с Гарднером уехали с третьего. Мы еще не знали, что состоялась репетиция того, что с ними произойдет спустя пару месяцев на Олимпиаде. Но основу для февральской олимпийской победы мы заложили в Японии в ноябре. Им тогда стало очевидно, что они значительно слабее, чем мы. Сработала наша мобилизация. По большому счету, мы далеко не были так хорошо готовы, как демонстрировали это на прокатах. Но они видели одно: идет ноябрь, остается три месяца до Олимпиады, значит, они уже нас не догоняют. Не догоняют только технически, морально они никогда сравняться с нами не могли.

Только тогда, в Японии, я себе сказала: да, теперь я могу, я знаю, я в состоянии соревноваться. Там же я увидела и других своих соперников — Черкасову с Шахраем. Марина сильно вытянулась, и пара потеряла свою детскую привлекательность, а заодно и набор сложных технических элементов, чем прежде выгодно отличались. А значит, ни Черкасова с Шахраем, ни американцы Бабилония с Гарднером, ни Пестова с Леоновичем не были готовы с нами бороться за первое место. Путь был расчищен. Мне только нужно было немного здоровья и благоприятный моральный климат.

Очень странная история произошла с тем, что нам не показали изменений в правилах. Я так и не разобралась, что же тогда произошло. Татьяна нам говорила, что в этом виноват Писеев. Писеев утверждал, что это Татьяна Анатольевна его останавливала: мол, Роднина и так выиграет, не надо трогать Роднину, программа уже сделана. Что тоже похоже на правду. Честно говоря, не хочу в эти дебри влезать. Но опять же — возникший в последнюю минуту вопрос пришлось решать мне. Мы на чемпионате Европы и узнали, что у нас произвольная программа сделана не по правилам. Причем услышали такое, на секундочку, от судьи из Германии, причем не из ГДР, а из ФРГ. Мы тогда прямо из Шереметьева буквально с чемоданами заявились в приемную к Павлову. Я, совершенно не стесняясь, требовала: разберитесь, как такое могло произойти, с чем мы идем на Олимпиаду?

И мы стали менять произвольную программу, плюс проблемы с поддержкой в короткой программе. Мы понимали, что на Европе нас не тронули, но к Олимпиаде они уже договорились, что могут нас наказывать.

В Лейк-Плэсиде мы немножко подправили спорные моменты, перекроить программу до конца уже было невозможно. Считалось, что у нас много запрещенных элементов. Поэтому на тренировках мы их не открывали. Показали только на соревнованиях.

За нами на тренировках, как правило, гонялось по нескольку камер. Китайцы нас снимали непрерывно. У них одна камера снимала ноги Зайцева, другая — мои ноги. Третья камера снимала нас полностью. Гонялись за нами и фотокорреспонденты, чтобы зафиксировать запрещенные элементы. Мы выходили на тренировку под треск затворов фотоаппаратов, которые делали по нескольку кадров в секунду.