Слезы Брунхильды
Шрифт:
— Мессир Готико, — вмешалась Брунхильда, не переставая улыбаться, — этого человека уже обыскали, я полагаю.
Легким движением руки она заставила отойти Готико и стражников и сделала гонцу знак подняться.
— Итак, наш дорогой и досточтимый Григорий присылает нам новости из Тура, — проговорила королева.
Гонец протянул ей свиток. Рука его больше не дрожала, но вид у него был по-прежнему ошеломленный.
— Город атакован, — прошептал он. — Всё в огне: окрестные деревни, фермы…. В Кайноне и Вобриду [24] не осталось виноградников — они все сожрали или просто растоптали…
24
Кайнона и Вобриду — в настоящее время Шинон и Воврэ.
Гонец
— Граф убит, и на его место они поставили Ледаста? — продолжал гонец. — Того самого, который правил городом во времена Карибера… Бандит и вор с отрезанным ухом… Монсеньору Григорию удалось их утихомирить, но они продолжают опустошать земли на юге…
— Кто «они»? — не выдержав, резко перебил гонца Готико. — Проклятие, о ком ты говоришь?
Гонец указал на свиток, который Брунхильда по-прежнему держала в руках, не разворачивая.
— Монсеньор епископ, я полагаю, обо всем написал, — сказал он, чуть пожимая плечами. — Это те же самые, что и в прошлый раз…
Королева сломала восковую печать, развернула пергамент и быстро прочла послание. Из всех епископов к Григорию Турскому она чувствовала особое расположение. Несколько месяцев назад он был посвящен в сан епископа — церемония проходила здесь, в Реймсе — благодаря ее поддержке. То, о чем он писал Брунхильде, она ни на миг не подвергла сомнению. Растоптанные пашни и виноградники, сожженные фермы, разграбленные монастыри, изнасилования, убийства…
— Это Теодебер, — сказала королева, дочитав послание до конца. — Он повсюду объявляет о том, что пришел отомстить за честь брата…
Полностью поглощенная содержанием письма, Брунхильда не заметила, как изменилось лицо Готико при звуке этого имени. Она не знала об этом, но некогда Теодебер, пробыв в течение года в заложниках при дворе Остразии, был отпущен лишь в обмен на торжественную клятву — никогда не поднимать оружия против Зигебера. Готико сопровождал его в обратный путь и во время поездки еще раз заставил повторить клятву, предупредив о том, что последует в случае ее нарушения. И недавнее нападение Теодебера было не только подлостью и вероломством — для Готико оно было еще и непростительным личным оскорблением.
— Григорий пишет, что армия Теодебера несколькими колоннами двинулась на юг, — продолжала королева. — Кажется, он собирается атаковать Пуатье… Кто у нас в Пуатье?
— Гондовальд, — ровным тоном ответил королевский воспитатель, приблизившись к Брунхильде. — Но этого недостаточно. С ним всего сотня человек. Зато Зигульф недалеко от него, в Бордо. Он может собрать войско и двинуться ему на помощь.
— Нужно предупредить короля.
— Я уже послал к нему стражника Он сейчас с Зигго, референдарием.
Брунхильда медленно опустила руку с пергаментом. Она не отводила взгляда от Готико, словно путник, обхвативший ствол дуба во время бури. Готико был ровесником Зигебера, но казался его старшим братом. От него, так же как и от короля, исходило ощущение силы и непоколебимого спокойствия. Готико кашлянул, улыбнулся и сделал шаг назад с таким очевидным смущением, что Брунхильда, наконец, спохватилась: оказывается, все это время она пристально его разглядывала.
— Нужно приготовить послание для Зигульфа, — пробормотал Готико, пятясь к двери. — Сегодня вечером я увижусь с королем…
Затем он повернулся, задев турского гонца, и поспешно вышел, оставив Брунхильду в некотором замешательстве. Чувствуя, как сильно колотится сердце и стучит кровь в висках под охватывающим голову золотым обручем, королева попыталась успокоиться. Почему она так смотрела на него?.. Она приложила руку к животу, который начинал округляться в третий раз, и медленно направилась, к амбразуре высокого окна.
В те времена мы могли победить, полностью уничтожить этот проклятый род, довести войну до конца, до Руана, до самой постели Фредегонды — и, наконец, обрести покой…. Снова, уже в который раз, Хильперик поднял оружие против нас и снова был разбит и унижен. И снова, в который раз, Зигебер его простил. Это было, чересчур, великодушно… Я узнала эту новость в Метце, вскоре после рождения моей второй дочери, Хлодосинды. По какому-то дьявольскому совпадению Фредегонда тоже была беременна. Может, быть,
Я улыбаюсь сейчас, когда пишу эти строки. Я вспоминаю, с какой нежностью он склонялся над детьми, какое спокойствие исходило от него в любых обстоятельствах…. Я хотела бы любить его так же, как он любил меня.
5. Милосердие
Всю ночь бушевал ветер, но к утру стих. Хильперик проснулся среди такой давящей тишины, что ему потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с духом, узнать саманную [25] хижину, в которой он обитал последние три дня, и вспомнить, что он здесь делает. Со стоном потянувшись, он поднялся с убогой соломенной постели и резко встряхнул плащ, в который укутывался на ночь. Солома воняла и кишела паразитами. Вонял весь этот убогий поселок, вплоть до фруктового сада, где грудами лежали яблоки, предназначенные для приготовления сидра; эти фрукты и дали поселку его название — Авелу [26] . Поселок состоял всего лишь из нескольких стоявших среди деревьев хижин, при появлении войска брошенных жителями, слишком невежественными, чтобы знать, что это войско их собственного короля.
25
Саман — смесь глины и соломы. (Примеч. пер.)
26
Havelu— «яблоня» на галльском языке.
Далее, когда Хильперик откинул холщовый полог, заменявший в хижине дверь, и пригнулся, чтобы выйти, давящее ощущение смутной тревоги не оставило его. Что-то изменилось. Дело было не в том, что ветер внезапно стих, и не в том, что в воздухе висела ледяная морось, такая легкая, что казалась просто зимним туманом. Что-то еще…
Хильперик встретился взглядом с одним из стражников, стоявших у входа, и тут же отвернулся с глухим ворчанием — так он хотел придать самому себе немного уверенности. Выражение лица солдата не оставляло никаких сомнений: ему было страшно. Король сделал несколько шагов, чтобы оглядеть свой лагерь, простиравшийся вокруг, и почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от сердца. Повсюду, перед каждой хижиной, каждой палаткой, люди стояли, глядя в одну сторону и прислушиваясь, неподвижные и молчаливые, похожие на статуи, словно далее переставшие дышать. Хильперик остановился, вглядываясь в горизонт, и тоже услышал. Только сейчас, почти в полной тишине, он понял, что его так насторожило сегодня утром. Вдалеке нарастал глухой гул, тяжелый и мрачный.
Тишина была недолгой. Через короткое время с другого конца лагеря донеслись крики и топот конских копыт — группа всадников отделилась от остальных и направлялась к нему. Когда они приблизились, Хильперик узнал во главе кавалькады своего коннетабля Хуппа. Тот соскочил на землю и подошел к Хильперику. Лицо коннетабля раскраснелось, дыхание было прерывистым.
— Ваше величество, они приближаются! Пять, а может быть, и десять тысяч человек!
— Не здесь…
Хильперик схватил Хуппа за руку и увлек за собой к хижине. Но это была уже напрасная предосторожность — новость распространилась по лагерю с быстротой лесного пожара. Так вот что означал этот гул — шаги тысяч воинов, готовых к битве…