Слезы Магдалины
Шрифт:
Качает. Влево-вправо, а еще вверх-вниз. Голова упирается во что-то, стукается, но не больно. Просто в висках отдается: трам-парам-парам.
Лежать неудобно. На бок бы и ноги вытянуть, а то мурашки кусают за ляжки.
Алена хихикнула, но смешок не выскочил изо рта – заклеен.
Куда ее везут? Кто? Сумасшедшая девица с глазами рыбы-телескопа и крючком в нижней губе, на который она ловит доверчивых мальчишек? Мишка взрослый уже, но доверчивый... ведьма! Она сказала, что Алена ведьма, а на самом деле – сама такая.
И медальон
– Это слезки Магдалинины, – бабушка гладит цепочку, и медальон вращается, блестит глазками-камушками, которые не камушки, а слезы. – Грешница была, большая грешница...
Прямо как Алена, она вчера тоже нагрешила – в сад соседский залезла. А еще потом врала, будто это не она, а Машка, которая Гэлина.
– Но Иисус ее простил. Знаешь, что сказал, когда ее решили камнями побить и до самой смерти? Не судите, сказал. И еще – пусть бросит камень тот, на ком греха нет...
Алене странно: камнями ведь больно. И за что?
– А когда Иисуса казнили, то все, кто его любил, горько-горько плакали.
Алена плакала. Страшно умирать и очень жалко подвески. Не потому, что слезы – она не верит в каменное милосердие, способное любую душу отмыть добела, – а потому, что бабушка верила.
Постепенно становилось душно. Холодно, но душно. Воздух крали, и голова, переполненная звуками, начинала дергаться болью.
– Прощать врагам надо, как Господь прощал, – бабушка качает медальон на ладони, осторожно касаясь пальцами металла. – Жалеть их, несчастных, потому как гневом и злобой они сами себя сжигают. И других тянут.
Алена на полу. Она опять не понимает, но просто слушает: бабушкин голос ласков.
– Нету зла вовне. Зло внутри. Это как в зеркало смотреться, когда отражение видишь. Только вместо зеркала – другие люди. Чего ненавидишь в себе, то и в них искать станешь...
Блестят слезы несчастной Магдалины, раскаявшейся и прощенной.
– Она ведь тоже ненавидела тех, кто сделал ее той, которой была...
Прощать. Магдалина сумела, и Алена сможет. Кого? Влада, который бросил ее, хотя обещал помочь.
Мишку-предателя.
Васю-Василису.
Безымянного и ненавидящего, которого Мишка с Василисой хотят поймать. Зачем? Чтобы заплатить. Око за око, зуб за зуб. Старая правда, продолжающая ненависть.
Вырваться. Стянуть ленту с губ, рассказать об открытии своем. Остановить. Не ради них – ради себя.
Она не сразу поняла, что машина остановилась. Заскрипело. Поднялось вверх черное небо, пустив полоску синего. Жесткие руки потянули, заставляя подняться. Наклонили, сорвали ленту и волосы придержали.
– Ты не переборщила? – заботливый Мишкин тон.
–
Покатые глаза блестят слезой.
– Пойдем. Приехали. Не узнаешь? Это дом твой. Ты здесь живешь...
– Влад...
– К Владу мы заглянем. Обязательно заглянем. Мы ведь не хотим, чтобы он помешал. Правда, Миша? А ты сейчас ляжешь в кроватку. Разденешься. И укольчик. Больно не будет. Я хороший доктор. Очень хороший. Давай, закрывай глазки и считай... десять... девять... восемь...
Алена считает, но губы мягкие-мягкие, и звуки в них застревают.
– А она не...
– Часа два, и очнется. Ну в какой-то мере очнется. Конечно, жаль, что мы не можем совсем... решить проблему, но что сделаешь. Паук на дохлую муху не клюнет. Муха должна дергаться. Правда, милая? Дергаться, но не улетать.
– Вася, ты в своем уме?
– Я? Да. А вот ты, бедный, обезумел. Обуржуился. Променял нас с мамой на воблу крашеную и живешь себе счастливенько. В ус не дуешь. И скажи спасибо, что я тебя нашла, а то так бы и подыхал до старости в своей...
Ворчит-ворчит. Злая. Слезы душу омоют, очистят, отпустят на свободу, совсем как Аленину. Лети, птица-пташечка, смотри с небес на землю, пой песенку веселую да не возвращайся – запрут в клетке-теле.
Свободы всего на пару часов. А потом отпустит.
Медленно. Как в меду плыть. Вязкие движения, сладость во рту и язык неповоротливый. Вставай, Алена. Вставай и иди. Влада позови. Расскажи. Только осторожно, эти двое рядом.
Рядом-рядом. В засаде. Парочка львов, жмущихся к земле. А она, Алена, глупая, охромевшая на все четыре ноги, антилопа.
Встать. Сесть для начала. С трудом выходит, но выходит же... плывет все. Сумерки? Новые или вчерашние? Сколько времени уже прошло? Нога натыкается на что-то, и что-то переворачивается. Мокро. Холодно. Кружка с водой была, а теперь носки мокрые.
Вода. Нужно добраться до ведра и выпить. И окунуться с головой, чтобы стряхнуть это дурманное оцепенение.
Встать не вышло. Ничего, она на четверенечках. Раз-два-три-четыре. Это медленнее, чем когда раз-два... масленица придет и...
– Помочь? – участливый голос раздался над самым ухом. Алена повернула голову влево. Увидела кроссовки. И джинсы в рыжих пятнах сухой глины. И даже край бурого пуховика.
– Тебе плохо, да? Давай я помогу.
Человек подхватил под мышки и дернул вверх.
– Держись за меня. Крепче.
Тут уж как получается. Пальцы-то как деревяшки. И сама она уже не антилопа, а березка, что стоит, качаясь. Смех да и только!
Нет, не березка – муха. А рядом с ней заботливый такой паук-паучок.
Вот она какая, смерть...
Избиение пошло на пользу. Тело ломило, зато в голове образовалась удивительная ясность.
То, что было с сестрой, значения не имеет.