Слезы Турана

Шалашов Анатолий Федорович

Окончив операцию, старик попросил уложить раненого на кожу верблюда и перенести в тень под деревья, к водоему.

Джавалдур и Чепни в точности выполнили требование лекаря, и с обнаженными мечами неотступно дежурили у водоема, помня о тревожных предупреждениях Анвара.

К вечеру тело Ягмура стало горячим, как раскаленный мангал. Оно дрожало, густо покрываясь багровыми пятнами. В полночь Ягмуру снова выдали несколько глотков крепленого каким-то зельем старого вина, и он, разметав руки, крепко заснул.

— Слава

аллаху! — облегченно вздохнул лодочник, поглаживая сосуд с огненным напитком. — Наступает заход болезни…

Побыв еще возле Ягмура, он направился в город разыскивать тех, чьи раны нуждались в помощи лекаря.

Утром пришел врач. Узнав, что юноша все еще жив, он стал ругать лодочника.

— Только тот может считаться врачом, кто изучил логику и все тридцать книг великого ал-Хусейна ибн Абдел-лах ибн Сины!.. Тот, кто поддержан помощью аллаха и высшей принципиальностью… А то, что произошло здесь, есть дело шайтана. Разве не видят правоверные, что тут не

обошлось без нечистой силы. О, аллах! — взмолился хвастливый лекарь. — Господин мой и руководитель мой! Не ты ли сказал в «Твердом слове» неоспоримой книги: «…мы низводим из Корана то, что бывает исцелением и милостью для верующих», — и врач зло повернулся к подошедшему лодочнику. — Кто позволил тебе прикасаться руками к телу больного? Кто разрешил тебе тревожить то, что я, личный врач эмира Кумача, атабека султана султанов уже назвал мертвым?

— Врач врачей! — с важностью отозвался старина. — Ты прав. Я не постиг «Канона» и «Исправления всякого рода ошибок во врачебном распорядке» и других книг, достойных только самых светлых умов. Но я столько испытал горечи, когда мой сын умирал дома от ран, полученных в походе султана Санджара, что дал клятву аллаху везде и всюду оказывать людям помощь. А умению и знанию разных приемов меня учил абу-Муслим.

— О, будь проклято имя этого бродяги!

— Нет, сто раз — нет! Будь прославлено на века имя мудрого ученого, — прошептал старик.

Врач не осмелился возражать, видя, что рука Чепни потянулась к плетке. Прошамкав злыми, тонкими губами, придворный лекарь снова заговорил:

— Но как ты можешь доказать, что в твоих действиях не участвовала воля шайтана и что тебе помогли лишь знания, переданные абу-Муслимом? Стоит мне только сказать, что шайтан помогает тебе в лекарском деле, и палач укоротит твое тело ровно на голову.

— Пугать его не надо. Оправданием ему могут служить вот эти рубцы от тяжелых ран, — сказал поднимаясь Джа-валдур. — Лекарства, сделанные руками лодочника, много раз возвращали мне жизнь и давали силы. В начале битвы я увидел этого чудесного старика в лагере султана. Знания и опыт лекаря спасли храброго джигита. И кто не доверяет ему, будет иметь дело со мной. Поединок рассудит наш спор! Я готов сразиться с любым палачом и доказать искренность человека, которого многие воины султана Санджара ждут, как спасителя.

— Не

надо лишней крови, славный Джавалдур. Знания, которыми звездочет, медик, ученый и астролог абу-Муслим вооружил меня, могут сделать то же самое без пролития крови. Пусть же всегда светится имя абу-Муслима среди народа! — сказав это, лодочник осторожно перелил вино из кувшина в бурдюк и подошел к врачу эмира Кумача.

— Не себе ищу оправдания. На берегу Аму-Дарьи мне было уже доказано сотником эмира Кумача, что я ничтожество. Взгляните на этот шрам. Своими делами хочу оградить от поношений и лжи имя абу-Муслима, великого вра-ча, ученого и славного человека.

— Если бы твои руки были искусны так же, как язык, на твоем лице не было бы позорного шрама от плети.

Лодочник смолчал. Взяв у оруженосцев полосатый мешок, опустил в него кувшин. Нахмурившись, он размахнулся и вдруг ударил посудиной о придорожный камень. Все ахнули, а старик глубоко вздохнул. Засучив рукава, уселся на корточки и, не развязывая мешка, наощупь стал собирать по кусочкам кувшин. Мелкие осколки выскальзывали из рук, мешались между собой, но старик-лодочник упорно и ловко укладывал их на свое место. По кусочку он составлял, восстанавливал разбитый вдребезги глиняный сосуд.

Где-то сотники и десятники созывали воинов, предупреждая, что день милости султана окончен и всякий, кто теперь будет обогащаться за счет жителей Самарканда, получит должное от стражи. На перекрестках улиц уже запылали костры ночной охраны, когда лодочник протянул врачу эмира Кумача мешок с кувшином… целеньким, невредимым.

— Долго ковырялся. Руки утратили прежнюю ловкость, — извинился старик.

Оруженосцы, окружив старика, обрадованно зацокали языками, довольные победой такого же простого человека, как и сами.

— Якши!..

КОПЬЕ ПРОЛЕТАЕТ МИМО

Вот уже десятый день, как верблюда, предназначенного для священного жертвоприношения в честь одержанной победы над Самаркандом, разнаряженного в ковровые ленты, серебряные колокольчики и лучшую сбрую, важно и торжественно водили по базарам Мерва. Перед гордым животным с высоко поднятой сухой, красивой головой шли барабанщики и флейтисты. Голос глашатая слышался в самых дальних уголках огромного и шумного базара:

— Слушайте, о благочестивые люди великого Мерва! Слушайте, и не говорите потом, что не слышали. Скоро священный праздник!. Принесем всемогущему свои жертвы. Воздадим должное счастливому созвездию, оберегающему наш город и его обитателей!

…Блеют бараны, кричат торговцы зеленью, звенят цепи на шеях невольников, кричат бойцовые петухи. Знатоки петушиных боев блаженно поглаживают бороды, глядя на окровавленных, измученных, но задорных птиц.

Гвалт и крики базарных обитателей перебивает голос глашатая: