Слишком большие крылья (Скандальная история любви Джона и Йоко)
Шрифт:
Их уединение вызывало у Джона противоречивые чувства. С одной стороны, Йоко не отличалась привычной для него миловидностью, присущей большинству женщин, в компании которых он бывал, он бы скорее назвал ее страшненькой, чем привлекательной. Но, с другой стороны, — она была так экзотична и очаровательна в своей напускной — он не сомневался — холодности. Или это было что-то другое? Он пока не мoг разгадать. Она была крепким орешком, сказочным сундучком без ключа, он сразу это понял. Но тем сильнее была интрига! Безотчетно, каким-то внутренним чутьем Джон ощущал, что эта эксцентричная японка, и ее безумные работы, и ее гипнотические глаза сыграют в его жизни важную роль. Не знал он только, насколько важную и
Молоток и гвозди
Покажите мне что-нибудь еще.
Быстрый, ему показалось, чуть удивленный, взгляд, — на него, влево, в пол, снова на него — и она приглашающе («Повелительно» — подумал Джон) чуть повела подбородком. Они неспешно и молчаливо пошли по выставочному залу, осматривая инсталляции. Вдруг Джон остановился и восторженно присвистнул. Напротив него стояла подставка с укрепленной на ней массивной доской, на которой лежал молоток и кучка гвоздей. Он взял один из них в левую руку, а молоток в правую и уже занес ее для удара, как вдруг услышал тихое, но решительное:
— Нет. — Японка скрестила руки на груди и еще больше прищурилась. — Выставка еще не открылась.
«Ведьма» — с удовольствием подумал Джон, глядя сверху вниз на неподвижное лицо японки, и по привычке заспорил:
— Да бросьте!.. — Но, перехватив каменный взгляд Йоко, опустил руку.
— Пять шиллингов за право первого гвоздя. — Не меняясь в лице, произнесла она.
— А что, если я заплачу пять воображаемых шиллингов за воображаемый гвоздь?
И она первый и последний раз за вечер улыбнулась.
Женщина, которая никогда не смеялась
— Мне нравится Ваша выставка. — Чуть принужденно сказал Джон, ощущая некоторую скованность не оттого, что лгал, напротив, он был искренен — таких вопиюще несуразных, но, в то же время, таких, как будто исполненных чувства собственного достоинства и значимости инсталляций он никогда не видел. Но смутно он ощущал странную неуместность комплимента, как бывает, когда говоришь об общеизвестном факте с видом первооткрывателя.
— Конечно. — Твердо, но не надменно ответила она.
Странно, с ней было сложно просто поддерживать беседу. Она не улыбалась. Тем более не смеялась. Ее невыносимый восточный прищур высверливал в нем причудливые, почти физически ощутимые узоры. Он попробовал каламбурить, получилось нелепо, необычно для него, известного своим острым чувством юмора:
— Вы увлекаетесь йогой, Йоко?
— Как и Вы, я не верю в йогу.
— Откуда Вы знаете?
— Я знаю не откуда. Я просто знаю. — Не улыбнувшись даже глазами, ответила Йоко.
Самоуверенность и — это больше всего пугало — хладнокровие этой маленькой женщины разозлила Джона. Он начал сомневаться в ее деланности и от неожиданности вспыхнул, как спичка:
— Вот как?.. Может быть, Вы знаете даже, почему я сегодня здесь, на еще не открывшейся выставке малоизвестной художницы?
— Потому что я тебя позвала.
Письма
Зов был непреодолимым, Джон почувствовал это, когда среди утренней почты снова обнаружил этот конверт. Точнее, не тот же самый — очередной. Все конверты были одинаковыми: большими и пухлыми, самодельными, из плотной желтоватой мятой
Пустота
— Как? Еще один? — позевывая, Синтия зашла на кухню. — Дай-ка угадаю, что на этот раз. Ничего?..
Джон не отвечал, глядя на нераскрытый конверт, но был уверен, что жена снова права. Из девяти полученных им конвертов за последние полгода, считая этот, восемь были пусты. То есть, не в буквальном смысле — он всегда находил в них лист бумаги, сложенный в семь раз, но ни строчки, ни слова не было на нем. Только пустота, нетронутая белизна чистого листа. Сначала он удивлялся, потом недоумевал. Когда порожняком пришел четвертый конверт, Джон взбесился, когда пришел шестой — ему стало не по себе. Теперь, в задумчивости заламывая уголки девятого, он неожиданно для себя решил не открывать его.
Таинственный отправитель так заинтриговал его, что жаль было расставаться с приключившимся волшебством. Но Джон понимал — скоро это может перерасти в навязчивую идею, он все чаще ловил себя на мысли, что ждет этих бессмысленных писем, которые и письмами-то сложно было назвать — так, полглотка воздуха, полглотка свежего ветра, законсервированного в бумажной тюрьме, полглотка свободы. Свобода. Может быть, именно эта ассоциация не дает ему сейчас решительно выбросить конверт в мусорное ведро? Свобода, которой так не хватает теперь.
Свобода
А всего пару лет назад свободы было хоть отбавляй! Постоянные концерты, толпы обезумевших фанаток, грандиозная популярность, о которой никто из них, простых ливерпульских парней и мечтать не мог. Их американское турне и участие в «Шоу Эда Салливана» сделало «Битлз» группой мирового уровня, а каждого из них — Пола, Джорджа, Ринго и, конечно же, его, Джона — живыми рок-н-ролльными иконами. Непрекращающаяся череда городов, гостиницы, вечеринки, девушки, алкоголь и наркотики — он уже не помнит деталей, названий, имен. И ему страшно признаться, но он немного скучает по тому времени.
Джон вздохнул. Нет, нельзя снова поддаваться этим безумным порывам, от которых он недавно освободился, и он рад этому, да-да-да, очень рад! Только сейчас все стало налаживаться, он теперь другой, новый, лучший, наконец-то все так, как должно быть!.. Но почему так пусто внутри? Почему кажется, что нечем дышать?..
Хватит мечтать
— Милый?.. — Синтия обеспокоенно отставила чашку с кофе. — Ты в порядке?