Слишком чужая, слишком своя
Шрифт:
— Я скажу Михайловне, чтобы она пришла. Она поможет.
Не хватало мне еще одной языкатой старушенции. Чем она мне поможет?
— А кто это?
— Это... как бы тебе сказать... Наша местная знахарка. К ней едут отовсюду, издалека. У них вся семья такая: мать ее была знахаркой, бабка тоже. Даже когда с этим вели борьбу — еще при Союзе, ее не трогали. Даже партийные начальники ездили к ней тайком.
— Тамара Семеновна, дорогая, вы же медик, а верите в такие глупости?
— Ты не понимаешь! Она может помочь по-настоящему. Я позову ее.
— Если это вас успокоит...
Она
На этой женщине нет никаких побрякушек, даже самого завалящего звоночка, бус или пера. Аккуратная темная юбка в мелкий цветочек в широких сборках. Такая же кофта с рукавами немного ниже локтя — я сама люблю рукава такой длины. На голове белая косынка, ее кончики повязаны вверху. Полная старая женщина со спокойным смуглым лицом, крепкими руками и внимательным взглядом серых глаз. Сколько ей может быть лет? Спросите что-нибудь полегче!
— Заходи, Михайловна, в дом, — моя хозяйка отодвигает занавеску с двери. — Никто не помешает, хлопцы в кухоньке чинят плиту, так что долго не явятся, потому что там уже ничего не сделаешь. Вот это и есть моя гостья.
— Можно и здесь немного посидеть, хороший вечер.
Чем ты ее поишь? Тем, что я дала? — Голос у нее совсем не старческий. Какой-то глубокий и одновременно тихий. Но впечатление такое, что, когда она говорит, даже сверчки затихают.
— Да. И завариваю, как ты говорила. Только у нее неспокойный характер, все куда-то рвется.
— Потому что ей и вправду нужно идти — очень далеко. Но не сейчас.
Этого только не хватало! Вольдек растрепал о времени нашего отъезда. Почему мои мысли как-то путаются? В этой стране я теряю квалификацию. Все время опаздываю.
— Ты пойдешь со мной, — женщина встает. — Идем, милая.
Почему я иду за ней? Это может оказаться ловушкой, чтобы разделить нас с Вольдеком. Я без оружия, Вольдек сразу не сориентируется. Но зачем это нужно? Нет, у меня таки паранойя. Черт, я все равно смогу позаботиться о себе!
— Не думай о нем на ночь глядя. Плохая примета.
Как она узнала, о чем я думаю? Или я уже совсем спятила и сама с собой разговариваю?
— Но это же просто... образ. Мифология.
— Это ты так думаешь.
Так и есть, я так думаю. Я плохая христианка. Я верю в Осириса и Баст, уважаю Одина. Но вот существование кого-то другого всегда казалось мне сомнительным. Если Бог такой добрый и всемогущий, почему он позволил убить Стивена? Ведь он был просто кроха. Я тогда больше заслуживала смерти. И я перестала разговаривать с Богом.
Мы молча заходим во двор. Она ведет меня в небольшой домик между деревьями — там она, вероятно, проделывает все свои колдовские штучки, потому что кирпичный дом мы только что миновали.
— Заходи.
Я оказываюсь в небольшой чистой комнате. Круглый стол посередине, книги на полках, многочисленные ящички, баночки, какие-то
— Вижу, тебе понравилось.
— Да. Люблю, когда чисто.
— Присядь сюда.
Она пододвинула мне стул. Да, во времена инквизиции эту бабку сожгли бы на медленном огне. Дикие были времена.
— Твои мысли затемнены. Ненависть. Я чувствую ее. А сейчас закрой глаза, дай мне свои ладони. Сиди тихо.
Я и так сижу тихо. Если бы даже и хотела, то не смогла бы сдвинуться с места. Какая-то слабость охватила мое тело. Мне не хочется этому сопротивляться.
— Ты страдаешь, потому что ищешь утраченное. Ты тоскуешь, потому что пытаешься взять на себя ответственность за мирское зло и за то конкретное зло, которое причинили тебе. Ты должна понять, что ничего не могла поделать — ни на горячей дороге, ни в большом туманном городе, — твоей вины там не было. Это судьба. Ты цепляешься за прошлое, чтобы почувствовать рядом тех, кто должен уйти. Их души живут в тебе, а твоя собственная душа... у нее нет простора, она как птица в клетке. Отпусти их. Твоя душа должна вырасти, а она так и осталась душой испуганного одиннадцатилетнего ребенка.
Это невозможно. Это какая-то мистификация. Но зачем? И как?.. Я хочу уйти отсюда. Мне слишком больно. Но я хочу слушать ее. Не знаю. Мне это снится. Я сама себе снюсь.
— Твоя ненависть дает тебе силы. Бог позволит тебе наказать виновных. Тогда ты найдешь то, что искала. Tы — воин, ты рождена для этого, ты обращаешься к другим богам, но все они — воплощение одного. Молись им, если тебе хочется. Бог тот, которого ты можешь принять сердцем.
Это невозможно. Ее голова склоняется на грудь. Она умерла?
— Я видела, — голос ее звучит устало. — Я видела то, что случилось давно. И то, что сделали недавно. Бедная девочка, тебе пришлось нелегко. Но учти: кого Бог любит, тому посылает самые тяжелые испытания.
— Я не понимаю. Никто не знал об этом. Как вы?..
— Я до сих пор не знаю, как это выходит. Но я знаю, кто ты, я ощущала все так, как ты. Только тебе для этого понадобилась вся жизнь, а мне — какой-то. миг. Ты сама создала себе ад, в котором живешь. Ты должна понять и перестать обвинять себя в том, в чем нет твоей вины. А теперь иди.
17
Самолет мягко оторвался от земли, и меня слегка вдавило в кресло — как на качелях, когда они взлетают вверх. Красавица стюардесса приветливо улыбается всем — в первом классе летят люди, которым стоит улыбаться.
— Мадам, вам принести что-нибудь выпить? — Хорошенькая стюардесса-негритянка наклоняется ко мне.
— Да. Большой стакан томатного сока. Если не соленый — немного посолите.
Почему-то у меня так и осталось пристрастие к томатному соку. Как вспомню — слюнки текут. А еще — помидоры. Да если с черным хлебом, присолить... Я помогала Семеновне делать сок и мариновать их в банках. Кое-чему научилась в кухне. Мне нравилось то, что она готовила, я тоже кое-что уже умею, хотя и не так виртуозно.