Слишком чужая, слишком своя

Полянская Алла

— Вот то, что ты просила. Давай деньги, человек ждет.

Антуан даже запыхался. Хороший мальчик, быстро справился. Французы — шустрые ребята, своего никогда не проворонят.

Оружие не такое уж безупречное, но жаловаться не приходится. А ножи так и вовсе хорошие, центровка такая, как надо. Ну-ка, милый, достань мне лодку, и я тебя поцелую.

— У меня есть скутер. Скажи, куда тебе надо, и я тебя отвезу.

— Нет. Я должна сама. Нет никакой необходимости впутывать тебя в приключения.

— Я не могу дать тебе скутер, — он довольно

упрямый. — Но отвезу тебя, все равно не хочу вот так с тобой расставаться.

— Ладно, только сейчас. Идем.

Сена в это время сказочно красива. Она и вообще красива. Это благодаря ей в Париже есть такая красота, как мосты. Сколько их — кто-то даже подсчитал, но у меня эта цифра никогда не держалась в голове. И какая разница? У каждого парижанина есть свой любимый мост. С мостами связаны такие вещи, как свидания, радости и грусть. Сидеть возле каменной скобки моста, смотреть на воду и ни о чем не думать. Черт меня подери, какая романтика! Надо будет когда-нибудь попробовать.

— Куда мы едем?

От любопытства кошка сдохла, дорогой.

— В сторону Руана.

— Но это же очень далеко!

А я и не говорила, что собираюсь в Сен-Дени.

— Но мне надо не так далеко.

Мы мчимся мимо каменных полос набережной, ныряем под мосты, минуем баржи и настилы для лодок. Если немного пофантазировать, можно представить себе, что это просто прогулка. Почему бы и нет? Наверное, те, кто идет сейчас по улице и видит нас, так и думают: люди собрались на пикник И завидуют нам.

Вернон мы миновали уже после обеда. Да, уже недалеко. Зеленые берега Сены каким-то чудом сохранили языческий дух ведьмовской фарандолы, украшенных деревьев и грязного спаривания. Франция, одержимая инквизиторами. Франция, утопающая в грязи и болезнях. Невероятным кажется, что это та же самая страна. Здесь — лучшие духи и изысканные моды. Здесь — чистые улицы и беззаботные люди, которых волнует будущее мира. И самые красивые актеры — тоже дети Франции. И самые смешные комики. Вот только кухня... Ну и бог с ней, с кухней! На солнце тоже бывают пятна.

— Ты можешь высадить меня здесь.

Нет надобности подъезжать прямо под нос Кену. Можно немного прогуляться.

— Но это же еще не Руан.

— Знаю, — я целую его. — Все, дорогой, возвращайся домой. Спасибо, что подвез.

— Я пойду с тобой.

– Нет.

— Ты вернешься?

— Надеюсь, что вернусь.

Я слышу, как взревел мотор. Прощай, красавчик, ты мне очень помог. Ну вот, Кенни, я уже здесь. Готовься. Ты мне должен, помнишь? Пришло время платить по счетам. Но еще не сейчас, еще светло, так что сейчас я зароюсь в какую-нибудь норку и подожду. В сумке у меня еда и еще кое-что. Кстати, Кен, ты стоишь мне кучу денег, должен будешь возместить мне ущерб. И моральный в том числе. Из-за твоих непомерных амбиций я утратила последние иллюзии.

Вот небольшой лесок. Аккурат вышла туда, куда надо. Скоро начнет темнеть, я должна буду подготовиться. Где-то здесь должно быть... вот, есть! Военная карта околицы Сен-Круа. Не

спрашивайте, где я ее достала. Значит, они ждут меня либо со стороны Гавра — это если они еще не знают о моем прибытии в Париж, либо со стороны Руана. Но если Кен не совсем набитый дурак, он вышлет людей во все стороны. Если уже не выслал.

— Осторожно, Пьер, ты очень громко ходишь. — О, уже началось.

— Да чего ты, никого здесь нет. Давай лучше найдем местечко, где сможем немного отдохнуть. Эти проклятые рюкзаки страшно неудобные. И зачем только мы их тащим?

— Ты знаешь зачем. Чтобы никто из местных не заметил автоматы и все остальное.

А вот и они. Один — невысокий, тощий, в потертых джинсах и такой же рубашке. Другой — здоровяк, даже толстый, в поношенных темных штанах и полосатой тенниске. У обоих за плечами — старые рюкзаки. Можно было бы принять эту парочку за любителей отдыха на природе, но о содержимом их рюкзаков гадать теперь не приходится.

— Вот здесь, посмотри. Симон, ты слышишь меня? Вот хорошее местечко. О черт, колется!

— Нечего было лезть в самые колючки. Вот неколючие кусты. И берег просматривается. Все равно здесь другой дороги нет.

— Твоя правда, — увалень Пьер устроился рядом с напарником. — Слушай, это какая-то чушь. Ловим девчонку. Не понимаю, с чего это босс так наложил в штаны?

— Скажу тебе по дружбе: ты дурак Ты когда начал работать на секретную службу?

Так, первым уберу Симона. Опасный тип, хотя и ростом не вышел.

— Чего спрашиваешь? Сам же знаешь: уже пятнадцать лет, со времен Иностранного легиона.

— Молчи и слушай. — Симон немного сердится. — Я тут поспрашивал и кое-что узнал о той птичке, которую мы ловим. Она одна может перебить всех нас. Ты думаешь, почему ее еще не поймали? Она умеет растворятся в воздухе. У нее есть знакомые среди бандитов и политиков, она может за считаные минуты втереться в доверие к старому английскому параноику, потому что у нее есть способность к распознаванию людей — сразу. А с этим надо родиться. Ты говоришь, что служишь пятнадцать лет. А что ты скажешь на такое: эта крошка родилась и выросла в сверхсекретной зоне. Ее никто ничему не учил: ты учился держать ложку, завязывать шнурки, а она так же естественно училась выживать в любых условиях. Понимаешь?

— Но она — женщина, а значит — слабее.

— Телами тех, кто так думал, можно заполнить кладбище. Вот слушай. Ты знаешь Джонса из внутренней охраны?

— Хмурый такой тип, постоянно жует резинку? Ну, знаю.

— Так вот. Он знал эту красотку ребенком. Как-то проходил в той зоне подготовку, видел ее. Ей тогда было лет десять, а переплюнуть ее в стрельбе, метании ножа и еще во многом не мог никто из взрослых, сильных людей. Ты должен прицелиться, а она — нет. Как у нее это получалось, никто не знал. Да она, похоже, и сама не знала, для нее это было так же естественно, как дышать. Вместе с тем, говорил Джонс, она со всеми была в хороших отношениях, к каждому находила подход. Представляешь?