Слишком женская история
Шрифт:
Впервые улица вела ее в неизвестность, но тактично, даруя свободу выбора, – остановиться, свернуть в переулок, развернуться и зашагать назад. Улица заботилась о ней, щедро предлагая дворы с чахлыми кустами, нищие витрины, безликие столовки и кафешки, даже разнообразную музыку из открытых форточек. Это можно было принять за издевательство, но ничего другого вокруг не было. Улица загадывала простенькие загадки и не настаивала на их отгадках: в телефонной будке стояла бутылка с еще подвижными дорожками кефира на стенках, на низком подоконнике алел неведомый цветок. Душа расправилась, будто с нее стянули нечто тугое и тесное. Алена задумалась, что именно можно напялить на душу, но тут же перестала. Мысли сделались необязательными, как заболевание гриппом в
Через час она вернулась в приемную, блаженно улыбаясь. И стереть неподходящую мимику не удалось ни заносчивой секретарше, ни ее обиженному на планерке директору.
На сей раз Алена пути не разбирала. Ноги пользовались тем, что голова была занята мыслями, и шагали себе, шагали. Идеальная, в сущности, прогулка. «Я взяла себя в руки после развода и начинаю преуспевать на службе, – думала Алена. – Нет, руки тут ни при чем. Времена меняются. Инициатива почти не наказуема. Нет нужды выдумывать, будто тебя непорочно оплодотворил идеей развитой социализм, потому что ему не терпится стать коммунизмом. Если так пойдет дальше, я еще успею реализоваться, как одержимая бесом трудолюбия профессионалка. Да, за последние год-два я усвоила, что человеку нравится та работа, которая у него получается. Вернее, призналась себе в этом. Кстати, еще кое-что о человеке… Больше нечего… Ужас какой, я повадилась терять мысли».
И как она раньше смела быть уверена, что легко и умно закончит не только каждую свою, но любую чужую фразу? А потом еще красиво ее растолкует часа за три непрерывной говорильни? Теперь приходилось считать, что все это было от неуважения к людям, от неумения различать в толпе лица тех, кто сам умеет и думать, и говорить, и растолковывать. Впрочем, она была лидером и редко оглядывалась, а на спине глаз нет. Память немедленно подсуетилась: Загорск, толпа перед храмом валится на колени. И становится видно, кто на площади турист. Худой бородатый юноша, голова которого во время молебна возвышалась над Алениной и вдруг оказалась на уровне ее левого бедра. Он как-то непостижимо изогнул руку, указал пальцем на оставшуюся стоять компанию своих ровесников во главе с Аленой и громко сказал: «Недолюди, недочеловеки, быдло». Она, не задумываясь, бросила в ответ: «Провокатор, карьерист от воздержания, злыдень». Сейчас промолчала бы. Зато те, кто тогда беззвучно задохнулся от возмущения или смутился, обличили бы обличителя за милую душу.
«Опять начинается», – тоскливо догадалась Алена. Последствия утреннего налета Варвары уже не могли быть иными. Предстояло ощутить себя самозванкой в мире, испытать ужас перед так и не познанными людьми. Наверное, нечто подобное случалось с древним человеком во время грозы. И впервые в жизни в ней зашевелился стыд перед теми, кого она наставляла когда-то. Алена даже покраснела на ходу, вспомнив, как учила Юрку быть идеальным дворником. Ему вменялось в неодолимую потребность разбить во дворе сад и клумбы. Не вызывало сомнений то, что он захочет украсить балконы цветочными композициями. Да не простыми, а соответствующими личностям жильцов, которые надо было упорно изучать. Осмысление результата, по Алене, гарантировало мужу наслаждение профессией. Господи, и ведь Юрка серьезно обсуждал ее бред. Они спорили, надо ли наказывать мусорящих или ворующих цветы…
Ей хотелось перестать вспоминать то, что еще недавно было ее гордостью, а потом оказалось глупостью. Но чем яростней она запрещала себе думать, тем наглее своевольничали мысли. Это было почти невыносимо. Мыслительница и не заметила, как очутилась в своем старом дворе. «Что мне здесь понадобилось? – удивилась она. – Еще одно чаепитие с Валентиной я физически не переживу». Тут из подъезда вышла девочка, которую Алена видела ночью в окне. Она покачивала в руке папку с нотами и хмурилась. Ох уж это ненавистное пианино из детства! Эти мамины вздохи: «Доченька, когда-нибудь в приличной компании сядешь за инструмент и начнешь играть. Все столпятся вокруг и замрут. А ты почувствуешь себя королевой. Тогда и скажешь мне спасибо».
Доченьке
«Хватит! Расчувствовалась! – осадила себя Алена. – Вдруг у девочки нормальная, способная выразить свою любовь мать?» Но остановиться ей сегодня не удавалось. Как-то отлежала руку, та на минуту перестала слушаться, и эта беспомощность испугала по-настоящему. И вот, пожалуйста, непослушная голова оказалась гораздо страшнее. Она упрямо гнула свое: откуда можно перебраться в эту квартиру, где настоящими хозяевами вечно будут тараканы? Только из такой же на соседней улице, из комнатушки или из общежития. И почему ребенок идет «на музыку» один в воскресенье? Нет, ничем существенным мать девочки не отличается от Ольги. Вкалывает, бедствует, горько жалеет, что родила, и теперь не конкурентка подругам «без хвостов». Алена не знала, чего хочет больше. Смягчить участь девочки? Или вглядеться в похожее на свое детство – только ли задатками лидерства одаривает оно?
Из темного подъезда выбежал мальчишка с фонариком. «Какого цвета огонек?» – ехидно спросила Алену память. На ярком свету огонек показался ей белым. Лет десять назад на улице ее встретила однокурсница Таня и, не здороваясь, спросила:
– Какого цвета огонек? Отвечай быстрее, раз, два…
– Голубой, – мрачно сказала Алена.
Она уже открыла рот, чтобы выругать советскую эстраду, но Таня завопила:
– Умница! А то все заладили – желтый, желтый, желтый. Опросила по просьбе папы двадцать человек. Ты первая, кто мыслит нестандартно.
– Слушай, а замешательство окружающих действительно может развлекать? – полюбопытствовала Алена.
– Ого! Это еще более непредсказуемая реакция! – захохотала Таня. – Обязательно обрадую ею папу. Ну, пока.
Многократно упомянутый отец популяризировал что-то научное. Он любил нестандартных и непредсказуемых приятелей дочери. Товарищ вел себя как господин, и приятели его тоже любили. В его доме привечали тех, кто умел нарисовать на салфетке шарж, напеть слова лирической песни на мотив патриотической, выдать экспромтом пару не слишком заезженных рифм. Алену, отличившуюся с огоньком, позвали в гости в ближайшую субботу.
Она без натуги поострила. Чистенько выбила из пианино нечто не очень сложное, но классическое. Поделилась невоплотимым в съедобное блюдо индийским рецептом. Все бы кончилось мирно. Но хозяин заговорил про свой тест. Дескать, вот Алена умница, избранница.
– Чья? Ваша? – взъерепенилась она.
Папа решил, что гостья кокетничает.
– Ну, коли тест мой… – протянул он и сделал строгие глаза. Надо полагать, так определялись границы дозволенного юношеству.
– Ничего не имею против теста, – заявила Алена. – Но не советовала бы вам пускать людей в дом по его результатам. Ведь со стандартным желтым огоньком у человека может ассоциироваться настольная лампа и вдохновение над листом бумаги. С менее частым зеленым – такси и исчезновение с места преступления. А с черным – верх оригинальности – наркотический кошмар. Сегодня вы не ошиблись в избраннице. Но когда-нибудь проведете вечер, которого заслуживаете своим легкомыслием.