Сломанный бог
Шрифт:
О Боже о Боже о Боже…
Бог – это память, подумал Данло, и ему открылась правда об Эльдрии, расе богов, поместивших свою память в человечество, а свое сознание – в черную дыру посередине галактики. Старшая Эдда была солона на вкус, и вселенная звучала в нем, как волна. На миг он познал все, что нужно было знать.
Потом память перешла в ревущий белый шум и рухнула, похоронив его под грузом воспоминаний. Он ничего больше не видел, ничего не слышал, ничего не чувствовал, не мог ни дышать, ни даже думать. Он сознавал, что создан из миллиарда миллиардов единиц памяти – они переливались, словно капли света,
– О Боже, о Боже, о Боже, – кричал кто-то.
Мало-помалу, как черепаха, выбирающаяся с океанской отмели на замерзший песчаный берег, он вернулся в музыкальный салон, открыл глаза и сел. Он потрогал перо в волосах, шрам над глазом, костяной мундштук флейты. Час был очень поздний, и все тридцать три свечи догорали, но ему казалось, что все здесь окутано светом. И все – паркет из осколочника, цветы, золотая урна с каллой – все материальные предметы взывали к памяти. Память заложена во всех вещах, и он невольно видел ее в волокнах своей шакухачи, и в бледных бескровных губах Ханумана, и в собственных длинных пальцах, обветренных и загоревших под солнцем ложной зимы.
Он мог бы уйти обратно в воспоминания, но Бардо опустился на колени рядом с ним и нажал ему на затылок. Сочувствующе глядя на Данло, он сказал:
– Ну, Паренек, потихоньку теперь, и не спеши высказываться.
Но Данло должен был рассказать ему о том, что вспомнил, о сущности Эдцы.
– Бардо, Бардо – выдохнул он, – оуни тло юстот!
– Что-что? Похоже на фравашийскую тарабарщину.
Данло понял, что говорит на старой мокше, и не мог сообразить, почему он вздумал и как сумел перевести Старшую Эдцу на этот язык. Древней мокше Старый Отец его никогда не учил. Он опомнился немного и прошептал:
– Слушай, Бардо, – это важно. Ничто не пропадает.
– Возможно – но что ты имеешь в виду?
– Память обо всем… заключена во всем. Математика памяти, ее бесконечности и парадоксы – это просто…
Бардо торопливо закивал, не дав ему договорить.
– Ты вспомнил Эдду ясно, да? Это мало кому удается.
Краснолицый человек, сидевший рядом, услышал это и передал какой-то хариджанке.
– Он вспомнил все ясно, – услышал Данло, и эта весть пошла гулять по всей комнате. Почти все уже пришли в себя и сидели по двое и по трое, разглядывая кристаллические стены, слушая струящуюся музыку Дебюсси или обмениваясь впечатлениями о своих воспоминаниях. Чувства Данло были обострены, и он слышал десятки разговоров сразу. Мнемонический сеанс ужаснул и смутил многих, но массовое возбуждение захватило всех. Ликование и ощущение удавшегося опыта висели в воздухе, как дурманящий дым. Многие уже считали себя инициаторами нового направления в эволюции человечества. Многие ощутили в себе новые видовые возможности, и никто не мог сказать, галлюцинация это или открытие. Данло слушал, и до него доносилось:
– …это можно описать только как неизбежность…
– …ощущение полного покоя должно быть…
– …в моем мозгу как будто огонь вспыхнул
– …как можно описать информацию, закодированную в свет?
– …нельзя сказать, что я что-то понял…
– …мечта, Старшая Эдда всего лишь мечта, и мы не…
– …да, да, мы могли бы стать богами, и Мэллори Рингесс…
– …если Эдда – это инструкция, как стать богами, то…
– …а потом я превратился в пульсирующий световой шар…
– …энергетическая плотность должна быть почти бесконечной…
– …и расширяться, иначе она просто схлопнется…
– …черная дыра в центре галактики, куда меня затянуло…
– …эмбриональная стадия была очень четкой, мне пришлось вернуться, но…
– …дальше транскрипции ДНК ничьи воспоминания не идут…
– …Эльдрия все закодировала в ДНК, память и…
– …бесконечные возможности, но только богу доступно…
– …вспоминать слишком долго: это все равно что опьянеть от огня…
– …обезуметь, если надолго задержаться в пространстве памяти…
– …видите, даже сын Рингесса вернулся, и…
– …его, кажется, зовут Данло ви Соли Рингесс…
– …они оба дикие, но там остается только цефик…
– …да-да, он призывал Бога, он затерялся в…
– …великое воспоминание столь же редко, как молния, бьющая дважды…
– …то же место, которое мы все пытались найти…
– …о Боже, о Боже…
Хануман поворачивался с боку на бок на своем футоне, шевеля тонкими губами. Это он кричал из глубин памяти, призывая Бога, как понял Данло теперь. Глаза его были закрыты так плотно, будто он зажмурился, и капли пота катились по щекам, оставляя дорожки на белой коже. Данло наклонился и прижал ладонь к его губам. Губы Ханумана были твердыми и горячими.
– Ш-ш-ш: ми мокаша ля, шанти, шанти, очнись, брат мой, и успокойся.
Но Хануман слишком увяз, и память не отпускала его. Бардо сказал:
– Ты лучше убери руку, а то как бы он не задохнулся. Словами его назад не вернешь. Ах ты, горе.
Томас Ран, Сурья Нал и другие подошли и стали в кружок над Данло и Хануманом. Огоньки свечей трепетали в их почтительных взорах.
– Кто вспоминает глубоко, тот вспоминает долго, – сказала Колония Мор.
– Данло тоже был глубоко и получил ясное воспоминание, – заметил Бардо.
– Оба кадета ушли уж слишком глубоко, – посетовала Сурья. – Надо как-то контролировать эксперименты, пока у нас никто еще не умер.
– Тише. – Лицо Томаса Рана было спокойно, и серебряные нити поблескивали в его одежде. – От воспоминаний никто никогда не умирал.
Сурья сморщила свое щуплое личико.
– По-моему, молодой цефик выпил слишком много каллы – а ведь его предупреждали.
– Выпей три глотка каллы, и станешь Богом, – вставил кто-то.
– Нужен контроль, – не унималась Сурья. – Я вам говорила.
– Никогда не видела, чтобы кто-то вспоминал настолько глубоко, – сказала Коления Мор, явно потрясенная. – Интересно, что при этом испытываешь?
Томас Ран, став на колени, начал массировать лицо Ханумана, но пользы это не принесло. Хануман продолжал выкрикивать с нарастающей болью, усугубляя общую тревогу:
– Все есть Бог, и я тоже Бог, о Боже, о Боже…
– Дело не только в калле – собственные воспоминания терзают его, – заявила Сурья и метнула на Данло быстрый ехидный взгляд, как бы спрашивая, отчего его друг терпит такие муки.