Сломанный бог

Зинделл Дэвид

Данло, не задумываясь, ответил:

– О да, она излучает шибуи. Она… ой, что это я говорю? – Данло, взволнованный и растерянный, вдруг осознал, что говорит на основном языке, употребляя слова, которых раньше не знал. Понял ли он сам, что сказал? Да, он понял. Шибуи – это красота, которая раскрывается только со временем. Это бурый мох на скале и вкус старого вина, несущего в себе идеальный баланс солнца, дождя и ветра. Лицо Дризаны не то чтобы излучало что-то – это было не совсем верное слово, – оно открывало ее характер и жизненный

опыт, словно обработанная самим временем моржовая кость.

Данло медленно потер висок.

– Я хочу сказать, что у нее есть свое лицо. – Он понял, что снова вернулся к алалойскому, и задумался о том, сколько слов и понятий существует для обозначения красоты. Теперь он узнал еще несколько: саби, авареи и хожик. И красота с изъяном, как у надтреснутой чашки, – ваби; красота единственного в своем роде изъяна, момент возникновения которого отличается от всех прочих моментов вечности. И всегда и неизменно – халла. Если халла – это красота гармонии и равновесия жизни, все другие виды красоты как бы подчиняются ей, хотя многим связаны с нею. В сущности, все новые слова открывали Данло скрытые аспекты халлы и позволяли ему видеть ее яснее.

– О благословенная красота! Я и не знал, что на нее можно смотреть столь по-разному.

Втроем они поговорили на эту тему. Данло запинался, не будучи уверен в себе. От внезапного обретения нового языка он испытывал чрезвычайно странное чувство. Это было все равно что войти в темную пещеру, все равно что лезть по скале на слабый шум водопада. При этом он чувствовал, что вокруг лежит много красивых камешков, но не очень-то знал, где их искать. Он долго подбирал нужные слова и с трудом складывал их вместе.

– Так много надо… охватить. В этом благословенном языке столько страсти. Столько могучих идей.

– Ох-хо! Основной прямо-таки болен идеями.

Данло оглядел ряды многочисленных шлемов и постучал по тому, который Дризана еще держала в руках.

– Весь язык находится здесь, внутри, да?

– Само собой.

– Ты говоришь, есть другие? Сколько же их?

Дризана, плохо запоминавшая цифры, сказала:

– Больше десяти тысяч, но определенно меньше пятидесяти.

– Так много! – Его взгляд устремился вдаль, как будто синее море подернулось льдом. – Как может человек выучить столько?

– Он начинает прозревать, – сказал Старый Отец.

Дризана положила шлем на выключенный голографический стенд и улыбнулась Данло с теплом и добротой.

– Думаю, на сегодня разговоров достаточно. Теперь тебе надо пойти домой и поспать. Ты увидишь во сне то, что выучил, и завтра твоя речь станет более беглой.

– Нет, – резко молвил Старый Отец. Он просвистел что-то Дризане и сказал: – Впечатать – это все равно что дать новорожденному способность ходить, не укрепив мышцы его ног. Пусть поупражняется в языке еще немного, иначе он споткнется в самый неудобный момент.

– Но он слишком устал для этого.

– Нет. Посмотри ему в глаза,

посмотри, как он видит. Это пороговый эффект, ох-хо!

Данло и правда чувствовал, что стоит на пороге: сердце у него колотилось, и глаза болели оттого, что он начинал видеть слишком много. Он встал, прошелся по комнате и сказал Дризане:

– Кроме языков, есть еще много… отраслей знания, да? История, и то, что Файет называет эсхатологией, и многие другие. Их тоже можно впечатывать?

– Большей частью.

– Как много?

Дризана взглянула на Старого Отца. Тот испустил долгий тихий свист и сказал:

– Если даже ты выучишь все сорок тысяч языков, то все равно будешь похож на человека, стоящего на берегу с пригоршней воды в руке перед ревущим океаном.

– Довольно! – вскричала Дризана. – Экий ты садист.

– Ох-хо!

Данло потер глаза и уставился в потолок. Он действительно видел перед собой великий океан знания и истины, неисчерпаемый и бездонный, как космос. Данло тонул в его глубинах, и комната казалась ему такой душной, что он с трудом глотал воздух. Если он должен познать все правды вселенной, он никогда не познает халлы.

– Никогда, – сказал он и выругался впервые в жизни: – Разве эту чертову уйму выучишь!

Дризана усадила его обратно на стул и втиснула ему в руку бокал с вином.

– Вот, выпей глоточек. Это тебя успокоит. Всего знать, конечно, никто не может – да и зачем это тебе?

Старый Отец с мычанием, на две трети состоящим из смеха, сказал:

– Есть одно слово, которое тебе поможет. Ты должен знать, какое.

– Слово?

Старый Отец просвистел маленькую фугу.

– Да. Отборочное слово, если хочешь. Все так: постигающий смысл этого слова становится избранником и может свободно плавать в море знания, где все прочие тонут. Поройся в памяти, и ты найдешь это слово.

Данло закрыл глаза, и во тьме, словно падучая звезда, сверкнуло слово.

– Ты имел в виду ши, почтенный? Я должен научиться ши?

Ши – это противоположность фактам и голой информации, ши – это изящество познания, умение организовывать знания в осмысленные конструкции. Как художник подбирает краски или оттенки цвета для своих картин, так мастер ши отбирает разновидности знания – идеи, мифы, абстрактные понятия и теории, – чтобы видеть мир по-своему. Эстетика и красота знания – вот что такое ши.

– Совершенно верно, ши, – сказал Старый Отец. – Старое название древнего мастерства.

Он объяснил, что ши – это старокитайское слово. Фраваши, влюбившись в него, взяли его на вооружение и включили в изобретенную ими мокшу. Из мокши это слово вместе с тысячами других слов и концепций перешло в основной язык.

Те, кто испытывает страх перед фраваши, рассматривают это вторжение чужих (и древних) слов в общепринятый язык как наиболее тонкую стратагему по завоеванию человечества.

Данло слушал его, не переставая тереть глаза.