Сломанный мир

Мори Анна

Разве что самую капельку реже, чем драконов, он рисовал придуманных им людей — будущих друзей, которые, как он был уверен, ждут его в Рюкоку. Вначале их было немного: его лучший друг, девочка, которая станет его женой, когда они вырастут, и младшая сестра. Он придумал им всем странные, красиво звучащие имена на несуществующем языке. Юки знал рюкокусский (язык настоящей Рюкоку) — отец всегда упрямо говорил с сыновьями только на своем родном языке, остальные же говорили с Юки на юйгуйском, так что оба языка были ему с раннего детства одинаково привычны. Но в его воображаемой Стране Дракона был какой-то другой язык, и ему нравилось придумывать иероглифы и звучание слов этого воображаемого языка. Любимая сестра, которая ждала его

в Стране Дракона, не имела ничего общего с недавно появившейся на свет малышкой Маюми. Его брата Юкиёси в Стране Дракона тоже не было. Почему-то он не видел во всем этом никакого противоречия. Ни родителям, ни брату, ни тихо ненавидевшим его сверстникам не было места в созданной им идеальной вселенной.

Впрочем, когда он пытался нарисовать в своем воображении своего лучшего друга, он почему-то представлял себе одного мальчика из тех, с которыми он мечтал, но уже даже не надеялся подружиться. Тот был умным, молчаливым и изящным, с серьезными широкими бровями. И характером они были похожи, этот мальчик и его друг из Страны Дракона, хотя вряд ли Юки мог судить о его характере: он его совсем не знал, да и не рвался знакомиться.

Может быть, его мысли начали путаться уже тогда, потому что ему ни разу не пришло в голову попробовать по-настоящему подружиться с кем-то из этих детей, его сверстников; он даже не особенно выделял кого-то из них в отдельности — они были для него каким-то единым существом, недобрым, но притягательным. Он мечтал о дружбе как о некой абстракции, хотя его одиночество было вполне реальным и постоянно мучило его. Но Юки не приходила в голову такая, казалось бы, очевидная вещь, что для дружбы надо что-то делать. Он не знал, как выразить свой интерес к этим детям — и не понимал даже, что его принято как-то выражать; вместо этого он постоянно придумывал и исполнял маленькие ритуалы. «Если я пройду по плитам двора, не наступив ни на одну щель, у меня появятся друзья». «Если я коснусь края его одежды, он со мной заговорит», загадывал он. Но эти ритуалы привели лишь к тому, что из просто изгоя («Это сын Сам-знаешь-кого; не смотри на него») он превратился в сына Сам-знаешь-кого, который не в ладах с головой.

Юкинари отчасти осознавал, что и правда ведет себя странно, но в то же время эти ритуалы имели для него смысл; он вроде бы и знал, что что-то делает не так, но не мог понять, какие поступки в такой ситуации были бы правильными — привести мысли в порядок становилось все трудней и трудней.

Как ни странно, с учебой у него не было никаких проблем, наставники не могли на него нарадоваться. В его памяти прочно хранились иероглифы, исторические даты, цитаты из поэтов и философов. Все эти вещи — в отличие от враждебного ему мира живых людей — были простыми и понятными.

Он читал слишком сложные для своего возраста книги. Когда ему было десять, он попросил подарить ему учебник староюйгуйского языка.

При этом в некоторых вещах он оставался сущим ребенком. Он продолжал придумывать Страну Дракона; этот мир был ярче и реальнее, чем окружающая его действительность. По сути, кроме Страны Дракона у него не было ничего, поэтому он цеплялся за эту фантазию с отчаянной силой.

Одиночество с каждым днем уплотнялось, словно окутывая его стеной тумана, сквозь который было все труднее пробраться, и в конце концов он бросил даже пытаться наладить общение с другими детьми и почти перестал разговаривать с братом и родителями. По-прежнему очень много читал, иногда играл сам с собой в популярную в Юйгуе настольную игру «Туман и облака», придумывая разные стратегии. Часто он подолгу где-то бродил, погруженный в мысли, и не всегда после этого мог вспомнить, где именно он был и о чем думал. Иногда он не был уверен, существует ли он на самом деле и ему ли принадлежат его мысли.

Вскоре после того, как ему исполнилось одиннадцать, его отец умер. Юкинари не знал, как это случилось. Ему сказали про больное сердце. Это, конечно, мог быть и яд, но вряд ли его отец — этот слабый, бесполезный, далекий от политики человек — мог всерьез кому-то помешать.

Юки обеспокоило,

что смерть отца совсем не расстроила его. Он никогда не был особенно привязан к отцу, но ему казалось, что он должен почувствовать хоть что-то. Это заставило его усомниться в реальности собственного существования. Он и раньше часто чувствовал себя каким-то ненастоящим, бесцветным и тонким. Время от времени, будто бы очнувшись ото сна, он думал, что люди вокруг него живут, а он — только существует. Холодное, ненастоящее, двухмерное существо, словно придуманный кем-то персонаж — не очень хороший персонаж придирчивого автора, который никак не может определиться, унижчтожить его, перекроить или оставить всё как есть...

В день смерти отца ощущение собственной не-настоящести захлестнуло его с головой. Ему представилось, что он весь серый и хрупкий, словно засохшая бабочка, и вот-вот развалится и осыпется прахом. Ему стало очень страшно. Он разбил чашку и провел осколком по тыльной стороне запястья, и вид собственной крови, яркой и живой, немного успокоил его.

Когда его нашли — он сидел в углу и продолжал водить осколком чашки по руке — его тут же окружили забоотой и вниманием; им казалось, что он так переживает из-за смерти отца. Он попытался объяснить, почему он на самом деле резал руки, но они ничего не поняли. Они думали, он хотел покончить с собой.

Юки и правда часто думал о смерти, но убить себя всерьез не хотел никогда. Кто-то — может быть, тот самый Великий Дракон, от которого происходила их семья — вложил в него огромную, искреннюю, совершенно правильную любовь к жизни. Вот только, по вопиющей несправедливости, он почти не дал ему сил для этой самой жизни. Сил, воли, умения — он не знал... Юки даже не был уверен, что он на самом деле жив. Он хотел удостовериться в этом — только и всего; смерть отца была тут совершенно ни при чем.

После смерти отца положение их семьи при дворе не укрепилось, а еще больше пошатнулось. Но у госпожи Сун Сяолянь оставались еще полезные связи. Выбирая между жизнью то ли парии, то ли пленницы при дворе юйгуйской императрицы и побегом в чужую страну, которую ненавистный ей муж называл домом, она предпочла побег. Как и ее сыновья, она почти ничего не знала о Рюкоку, поэтому и надеялась на что-то.

Однажды они — Юки, его мать, брат, крошечная сестра и несколько верных людей — тайком выбрались из дворца, сели в повозку и под покровом темноты покинули Байцзин. Их преследовали и искали, но недолго. Юйгуй находился на пике расцвета и мощи, и побег жены и детей рюкокусского принца-заложника никого особенно не взволновал: Рюкоку все равно лежала в руинах после войны.

Они благополучно добрались до Рюкоку. Той самой Страны Дракона, реальной, не воображаемой. Они вернулись домой. Но почему-то почти ничего в жизни Юки не изменилось.

Их встретили пышно, радуясь спасению наследников престола из многолетнего плена, но в то же время отнеслись к ним настороженно — нелегко было закрыть глаза на то, что дети принца Юкихито родились и воспитывались во враждебной стране и успели впитать чужой язык и культуру. По сути они оказались тут такими же чужаками, как в Юйгуе.

Настоящая Рюкоку оказалась ничуть не похожа на Страну Дракона из фантазий Юкинари. Ему казалось, что он довольно хорошо представляет себе Синдзю, столицу, по рассказам отца: город, прекрасный, как морская жемчужина; вместо улиц повсюду каналы и мосты, вместо повозок — лодки и корабли... Ему казалось, все это должно быть романтичным. Но Синдзю, все время окутанная пеленой дождя или тумана, оказалась тёмным, давящим городом. Она пахла влажным холодом, гниющими сетями и сваями, рыбой. И какими же обшарпанными были дома, как бедно выглядели люди на улицах! Он невольно сравнивал увиденное с покинутым ими Байцзином, столицей Юйгуя — и с грустью видел, что его новыйдом, несмотря на свою странную больную красоту, совсем не предназначен для жизни. Пару раз он, забывшись, сказал: «А у нас дома было по-другому...», имея в виду Юйгуй — что, конечно, не прибавило местным любви к нему.