Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты (др. изд.)
Шрифт:
Солдат в клятве целовал крест на амулете своем:
– Как пред Христом сущим, говорю – не был я во Франции этой, и гоните меня туда – не поеду… Мы же воронежские!
Но речь его была трудная, как у людей, выпивших много вина. К вечеру от умер. Тело его покрылось темными пятнами. Солдата сожгли вместе с ружьем его и амулет тоже в костер забросили.
– Цума! – точно определил Кондоиди…
Но война властно диктовала войскам свою волю. Миних вышел из шатра, тут ему поднесли большой кубок с венгерским вином:
– За викторию славную…
Армия тронулась, звонко бренча амулетами, словно медалями. Казалось, все давно уже герои и все участники кампании награждены заранее. В степи на армию навалились снотворные запахи конопляников, и ароматы дичайшие клонили в сон ветеранов, как в могилу бездонную… Жестко и сухо стучали барабаны. Из густой травы вторили им беспечные кузнечики.
108 000 русских воинов из легиона графа Миниха, взломав чужие рубежи, двинулись через земли польские на Бендеры…
На Бендеры шли они в году этом! Австрийская армия застряла у стен Белграда сербского, и там ее громили турки безжалостно. Теперь Миних торопился сам, подгонял и армию, дабы Австрия не вышла из войны, оставя Россию в полном одиночестве… Срочно нужна победа, а Турция – враг опасный, живучий, стоглавый, сторукий. В ее мохнатых паучьих лапах сверкают многие тысячи кривых ятаганов. Она плывет в море Черном кораблями черными, просмоленными…
Миних ни в какие амулеты, конечно, не верил. Еще с юных лет, когда он жил в Париже, носил на груди кожаный крест с куском камфары, запах которой должен отгонять все хворобы и несчастья рока. Не болея сам, фельдмаршал не признавал права болеть и другим. Войска шли через цветущую Подолию, когда с пышной свитой явился в лагерь коронный гетман Речи Посполитой граф Щенсны-Потоцкий.
– Известно ли фельдмаршалу, – спросил он, раздуваясь от гнева, – что армия его идет по землям нейтральной Польши?
– Да, известно. Но сам неприятель, вступивший на земли польские, чтобы напасть на нас, и указал нам этот путь…
Потоцкий в разговоре из седла не вылез. Поникла седая голова Щенсного, обвисли усы шляхетские на груди, крытой панцирем.
– Горе нам! – возвестил он. – Польша великая стала как проходной двор на окраине. Кто хочет, тот и шляется чрез нее! Прошу вас ласково, маршал, чтобы солдаты ваши поляков не обидели.
– Мы уйдем, – обещал Миних, – не тронув ни единой вишни в садах польских, мы даже оставим вам кое-что… вот увидите!
Слова его оказались пророческими. Не было раньше дезертирства, так теперь началось. Миних оставил на Подолии немало беглецов, и поляки дружно приняли их «до своего корыту». Вековечная вражда Москвы с Варшавой никак не задевала сердец народов братских, соседских. Драгун полка Миниха подымал теперь пашню польскую, как на родной Рязанщине, пекла ему оладьи черноглазая Зоська. Дело это житейское – дело любовное. Убежали – значит здесь больше понравилось.
Армия текла дальше… И в этом году жара была сильная, но небо орошало армию дождями обильными. Сверху бил пламень солнца,
Стычки с разъездами татар уже никого не пугали. И никто не заметил, что ежели вчера напали пятьсот татар, то сегодня их уже тысяча. А завтра навалятся скопом в пять тысяч. И будут урывать куски от армии, как волки от тела павшего и разбухшего…
Рано утром Манштейн разбудил фельдмаршала:
– Возьмите трубку. Осмотрите горизонт по кругу.
– А что там? – заворчал Миних спросонья.
– Пространство в полтора лье покрыто татарами.
– Срочно отзовите в компанент фуражиров и скот.
– Отозвал. Боюсь, что далее пойдем с боями неустанными.
– Бояться не пристало нам. Ступайте…
С боями армия заструилась меж руслами двух речек – Молочицей и Белочицей, кои в Днестр впадали. Казачьи авангарды на Днестре уже побывали в наскоке смелом и вернулись с докладом:
– Коль до Днестра и дойдем, Днестра не перейти армии. Берега там круты, все в скалах желтых. А на ином берегу стоит табор вражий – турецкий. Идут к нему на подмогу таборы сераскира бендерского и паши белгородского… Нам не пройти!
– Миних везде проходил и здесь пройдет, – получили они ответ от фельдмаршала…
Татары не однажды пытались встречную паль по ветру устроить, чтобы лишить русскую конницу кормов травяных. Но трава от дождей намокла – не разгоралась, пожары гасли сами по себе. Армия вышла к Днестру и… ахнула. Не то что пушки переправить, тут и скотину к водопою не подогнать. На лодках плыли через Днестр янычары – молодые, крепкие, загорелые, нарядные. Лениво постреливая в сторону русских, они иногда кричали:
– Эй, поган урус! Вот где твой Миних… под хвост!
Александр Румянцев навестил фельдмаршала:
– Решаться надо, а медлить негоже… Вели-паша, генерал злющий и опытный, уже ниже нас форсировался. Раскиньте же ландкарт, ваше сиятельство, и узрите для себя опасность прямую. Края эти гибельны для армии, – не избрать ли нам новую дирекцию?
Миних стукнул по карте костяшками пальцев, усыпанных перстнями в бриллиантах. Из горящей трубки его просыпался пепел.
– Нехороший признак, – буркнул фельдмаршал.
– Хорошего тут мало, граф: нас окружают турки.
– Я не о том… Признак бедствия, нас подстерегающего, что солдаты разбегаться стали. Неужто мой корабль дал течь? Кто решится на дело, успех в котором невозможен, тот теряет право надеяться на помощь от сил всевышних… Не так ли, мой генерал?
В письмах к императрице он врал: «Рядовые чрезвычайно бодры и всякий желает сражения, дабы железо, свинец и порох в честь и славу вашего величества употребить». Но уже здесь, на крутом берегу Днестра, где, осыпаема пулями янычар, мокла под ливнями его великая армия, Миних осознал свое неумолимое поражение…