Слово и дело

Илларионов Андрей Николаевич

В декабре 2005 года события пошли уже вскачь. Началась подготовка «газовой» войны против Украины, развернувшейся уже в следующем, 2006-м, году. Было понятно, что готовится что-то безумное, но то, что операция станет дымовой завесой, под прикрытием которой будут организованы эксклюзивные условия для Росукрэнерго, при которых от российского налогообложения освобождаются поставки газа на миллиарды долларов, выяснилось позже.

Прошло совещание по предоставлению налоговых льгот при разработке нефтяных месторождений Восточной Сибири — месторождений, по совершенно случайному совпадению незадолго до этого доставшихся почти исключительно Роснефти и Газпрому.

Произошло обсуждение предстоящего IPO Роснефти. Поначалу я полагал, что инициаторами аферы является руководство Роснефти, пытавшееся присвоить государственных средств на сумму реализации акций (ожидалось получение 10 млрд долларов, в итоге получилось 12 млрд долларов). Выяснилось однако, что автором схемы является Дмитрий Анатольевич Медведев. Обсуждение в присутствии высших

должностных лиц государства показало, что все в курсе проводимой операции, что она со всеми согласована и все понимают, кто что и зачем тут делает. Обнаружилась лишь одна небольшая нестыковочка: Игорь Сечин, председатель наблюдательного совета Роснефти, запланировал направить из ожидавшихся к получению 10 млрд долларов от IPO сущую мелочь — какие-то 1,5 млрд долларов — на «материальное стимулирование руководства компании». Поскольку «нестыковочка» оказалась не согласована с коллегами и коллеги лишь случайно узнали о ней на совещании, вскочивший со своего места, как школьник перед строгим учителем, и мгновенно ставший малиновым «серый кардинал Кремля» был подвергнут безжалостной моральной экзекуции: «Что же это такое, Игорь Иванович?» — не мог остановиться президент. Мне же досталась редкостная похвала: «Большое спасибо Вам, Андрей Николаевич! Большое Вам спасибо!» На следующий день после стирания со всех компьютеров компании информации об этом предложении Сечин позвонил мне по «кремлевской связи» и строгим голосом потребовал от меня предоставить информацию, на основе которой я «осмелился так грубо подставлять его перед президентом».

Каждый день приносил мне новые и новые свидетельства об усугубляющемся «празднике жизни». Делать мне там было абсолютно нечего. Желающие же изображать «либерально-гуманистическо-профессиональное» лицо режима обязательно найдутся. Очередное заявление об освобождении с поста советника было подано мной 20 декабря 2005 года. Президент попросил подождать: «Вы понимаете, так не уходят. По этому поводу мы должны еще отдельно поговорить». Прошла неделя. Наступил конец декабря, приближался отпускной январь. Нарастала вероятность годичной давности истории об освобождении с поста «шерпы». Ждать дольше не имело смысла. 27 декабря 2005 года я официально объявил, что подал заявление и ухожу в отставку.

Я вернулся в Институт экономического анализа, где продолжаю работать и сейчас. Через некоторое время получил приглашение в Институт Катона в Вашингтоне, где с октября 2006 года работаю старшим научным сотрудником.

Часть вторая. «Столетняя война»

 — Спасибо Вам большое, Андрей Николаевич, за этот откровенный и содержательный рассказ. Вы дали читателям «Континента» возможность не просто познакомиться с Вашими взглядами на то, что происходило в России и с Россией за последние четверть века, но и увидеть ее историю пропущенной через Ваш личный человеческий опыт — глазами непосредственного участника и свидетеля многих важнейших событий, определивших ее рисунок. А это особенно ценно, и это дает нам теперь возможность попросить Вас именно в этом же русле одновременно личностно-биографического и научно-аналитического подходов, — а значит, и как бы в продолжение предыдущего Вашего рассказа, — ответить и на несколько более предметных наших вопросов.

 И первый наш вопрос будет такой. Всем памятно то Ваше шоковое определение характера режима, упрочающегося в последнее время в России, которое Вы дали после Вашего ухода из советников президента, — «корпоративистский режим». Определение, которая вся вменяемая страна перевела практически как «бандитски-корпоративистский». Мы помним и тот системный анализ, который Вы дали, раскрывая содержание этого определения в сравнительном сопоставлении нынешнего российского режима с теми моделями, которые в истории уже существовали. В частности, нам показалось очень убедительным — во всяком случае для людей нашего уровня непрофессионализма в экономике и в политике, — отличие, проведенное Вами между этим режимом и уже существовавшими в истории режимами партийных диктатур. А в этой связи — и отличие «Единой России» от тех партий, которые создавали режимы партийных диктатур, хотя и нынешняя партия власти тоже старается, как и они когда-то, выработать себе определенную идеологию. Потому что, понятно, без этого инструмента работать с народом нельзя. Но соотношение тут все же иное: там, в тоталитарных партиях, осуществлявших режим партийной диктатуры, идеология была первична, практика же была результатом идеологии (хотя постепенно это соотношение изменялось, и к концу советского режима идеология на самом деле почти не имела уже никакого значения). А для «Единой России» идеология изначально вторична как всего лишь один из подсобных инструментов ее функционирования, потому что она и сама является, с Вашей точки зрения (если мы правильно ее понимаем), всего лишь рабочим инструментом некоей сложившейся в последние годы корпоративистской институционально-государственной структуры преступно-мафиозного характера. Так вот, если принять это Ваше определение и Вашу характеристику нынешнего режима (а мы с ней согласны, Вы нас убедили, подтвердив и наши собственные внутренние интуиции), то тогда возникает такой вопрос. Скажите, а на первом этапе, когда Вы стали советником президента и когда режим не приобрел еще столь отчетливо выраженного

преступно-мафиозного корпоративистского характера, у Вас что, была уверенность, что власть живет и озабочена интересами страны? Или Вы и с самого начала чувствовали, что все движется именно в сторону мафиозной структуры? Если же нет, если тогда было все-таки ощущение, что эти люди всерьез думают о стране, о ее благосостоянии и развитии, то в какой момент произошел перелом в сторону мафиозности? И почему? Это же, в общем-то, должно было, наверное, как-то почувствоваться даже на самом простом, интуитивном нравственно-психологическом уровне восприятия окружавшей Вас властной среды — что что-то не то делается, что что-то назревает опасное, темное. Короче говоря, то, что произошло, — это, с Вашей точки зрения, результат постепенного изменения характера власти или результат постепенного выявления того, что было заложено в ней с самого начала, ее истинных подспудных стремлений и целей?

Эволюция или заговор?

– Вы задали один из самых интересных вопросов, касающихся нынешнего политического режима. В течение последних лет этот вопрос был, наверное, наиболее часто обсуждаемым. Было ли запланировано получение такого результата с самого начала? Или же полученный итог есть результат внутреннего развития? Что это было: эволюция или заговор?

Есть два ответа на этот вопрос. Согласно одному, таков был изначальный план, так было задумано с самого начала. Согласно другому, так не было задумано, но так получилось в результате эволюции. С моей точки зрения, отчасти верны оба подхода. Элементы осуществления некоего плана можно проследить практически с самого начала — и с мая 2000 года, и с января 2000 года, и с августа 1999 года, и даже с августа 1998 года. Но кое-что появилось позже, в том числе и как реакция на изменение ситуации.

В чем-то это похоже на судьбу новорожденного ребенка: кем ему предстоит стать? Кто-то станет нобелевским лауреатом, кто-то — бандитом. Вечный вопрос: являются ли судьбы людей, общественных групп, целых стран заранее предопределенными? В чем-то — да, в чем-то — нет.

Некоторое время назад я написал статью «Фридман и Россия», посвященную выдающемуся американскому экономисту Милтону Фридману, которого мне посчастливилось знать в течение десяти лет. У Фридмана было особое отношение к России, хотя он никогда в ней не бывал. Фридман часто, подолгу и с большим интересом расспрашивал меня, что происходило в нашей стране. Каждый раз, когда мы с ним встречались, у меня возникал один и тот же вопрос: а что было бы в том случае, если бы, например, он и его супруга Роза оказались бы не в Америке, а в СССР? С одной стороны, наличие гения на территории своей страны, — это невероятный вклад в ее развитие. С другой стороны, представить Фридманов в 1930-е — 1950-е годы в СССР мне даже гипотетически никак не удавалось. Однажды я спросил их об этом обоих: смогли бы они стать теми, кем стали, если бы оказались не в США, а в СССР? Они помолчали полминуты и потом дружно и очень серьезно ответили: нет.

Почему я вспомнил о Фридманах? Потому что в их истории звучит своего рода попытка ответа на вопрос, который только что был сформулирован: в какой степени предопределена судьба отдельного человека, человеческого сообщества, всей страны? В какой-то степени это разговор о том, а что было бы, если… В жизни всегда есть альтернативы. Оставаясь на почве реальности, нельзя заранее предсказать, что произошло бы, если бы история повернулась другой своей стороной. Так что думаю, интерес к ответам на этот вопрос обеспечен надолго.

Одни аналитики объясняют происходящее сегодня в России институциональной природой спецслужб, сотрудники которых оказались у власти. Другие ссылаются на разницу в людях независимо от принадлежности к спецслужбам, включая КГБ. Среди сотрудников спецслужб мне встречались и недостойные люди, и люди весьма порядочные. С моей точки зрения, принадлежность человека к той или иной организации, к той или иной службе, к той или иной партии, к той или иной идеологии не является единственным фактором, исключительно предопределяющим характер его поведения. Каждый человек — в большой степени хозяин своей судьбы. В схожих ситуациях похожие люди делают разные шаги. Борис Ельцин тоже был первым секретарем обкома КПСС. А в свое время он отдал распоряжение о сносе Ипатьевского дома.

— Он первым секретарем и остался…

– В чем-то остался. А в чем-то… Ельцин оказался уникальным первым секретарем обкома. Кого среди таких секретарей обкомов 1980-х — 1990-х годов можно поставить рядом с ним? Лобова? Скокова? Романова? Гришина? Зайкова? Лигачева? Кто среди них — первых и вторых секретарей обкомов и горкомов — по масштабу понимания происходившего был сопоставим с Ельциным? Конечно, учитывая уровень его образования, он вряд ли мог стать, так сказать, Милтоном Фридманом. Но, принимая во внимание его фактический background, нельзя не отметить, что Ельцин оказался совершенно необычной личностью. Условия для формирования взглядов Михаила Горбачева были более благоприятными: Московский университет, юридический факультет. Но, объективно говоря, понимание ситуации у Ельцина оказалось более глубоким. Хотя не было у него ни юридического образования, ни университетов. Какую эволюцию он прошел, будучи по образованию строителем, проведя большую часть жизни в Свердловске, не имея особых возможностей для интеллектуального общения…