Слово о Родине (сборник)
Шрифт:
Верст пять смахнули, те всё ближе. Видно, как передняя лошадь с задранной головой бросками кидает назад сажени, а у всадника вьется черная лохматая бурка.
Кобыла под Григорием заметно сдавала ход, хрипела и коротко, отрывисто ржала.
— Жеребиться кобыла будет… Пропал я, Петя! — крикнул сквозь режущий ветер Григорий.
На повороте около кургана соскочил он на ходу, лошадь упала. Петька сгоряча проскакал несколько саженей, но опомнился и круто повернул назад.
— Что же ты?! — плачущим голосом крикнул Григорий, но Петька уверенно и ловко загнал обойму,
— Смерть — это, брат, не фунт изюму!
Выстрелил еще раз. На дыбы встала лошадь, черная бурка сползла на землю, застрял сапог в стремени, и лошадь бездорожно помчалась в клубах пыли.
Проводил ее Петька невидящим взглядом и, широко расставив ноги, сел на дорогу. Григорий, растирая в потных ладонях душистую головку чеборца, дико улыбнулся.
Петька проговорил серьезно и тихо:
— Ну, теперь шабаш, — и лег на землю вниз лицом.
Во дворе исполкома сотрудники зарывали зашитые в мешки бумаги. Председатель Яков Четвертый на крыльце чинил заржавленный убогий пулемет. С утра ждали милиционеров, уехавших на разведку. В полдень Яков подозвал бежавшего мимо комсомольца Антошку Грачева, улыбнулся глазами, сказал:
— Возьми в конюшне лошадь, какая на вид справней, и скачи на Крутенький участок. Может, повстречаешь нашу разведку — передашь, чтобы вертались в станицу. Винтовка у тебя есть?
Антошка мелькнул босыми пятками, крикнул на бегу:
— Винтовка есть и двадцать штук патрон!
— Ну, жарь, да поживее!
Через пять минут со двора исполкома вихрем вырвался Антошка, сверкнул на председателя серыми мышастыми глазенками и заклубился пылью.
С крыльца исполкома видно Якову равномерно покачивающуюся лошадиную шею и непокрытую курчавую голову Антошки. Постоял на порожках, вошел в коридор, изветвленный седой паутиной. Сотрудники и ячейка в сборе. Окинул всех усталыми глазами, сказал:
— Антошка пыхнул на разведку… — Помолчал, добавил, задумчиво барабаня пальцами — А ребята на участке… уйдут от Махна, нет ли?..
Бродили по гулким, опустелым комнатам исполкома, читали тысячу раз прочитанные частухи Демьяна Бедного на полинявших плакатах. Часа через два во двор исполкома на рысях вскочили ездившие в разведку милиционеры. Не привязывая лошадей, взбежали на крыльцо. Передний, густо измазанный пылью, крикнул:
— Где председатель?
— Вот он идет. Ну, как, видали? Много их? На колокольне отсидимся?..
Милиционер безнадежно махнул плетью.
— Мы наткнулись на их головной эскадрон… Насилу ноги унесли! Всего их тысяч десять. Прут, будто галь черная.
Председатель, морща брови, спросил:
— Антошку не встречали?
— Мы не узнали, кто это, а видно было, как за Крутым логом в степь правился один верховой. Должно, к Махну попал…
Стояли плотной кучей, перешептывались. Председатель дернул лохматую бороду, выдавил откуда-то из середки:
— Ребятенки, какие землю пошли отмерять на участок, явно пропали… Антошка тоже… Нам придется хорониться
Продагент рот раззявил, хотел что-то сказать, но в двери упало тревожно и сухо:
— Ходу, товарищи! На бугре — кавалерия!..
Как ветром сдуло людей… Были — и нету! Станица вымерла. Закрылись ставни. Над дворами расплескалась тишина, лишь в бурьяне, возле исполкомовского плетня, надсадно кудахтала потревоженная кем-то курица.
Ветер хлопающим пузырем надул на Антошкиной спине рубашку. Без седла сидеть больно. Рысь у коня тряская, не шаговитая. Придержал поводья, на гору из Крутого лога стал подниматься и неожиданно в версте расстояния от себя увидел сотню конных и две тачанки позади. Шарахнулась мысль: «Махновцы!»
Задернул коня, по спине колкий холодок, а конь, как назло, лениво перебирает ногами, не хочет со спокойной рыси переходить в карьер.
Его увидали, заулюлюкали, стукнули дробью выстрелов. Ветер хлещет в лицо, слезы застилают глаза, в ушах режущий свист. Страшно повернуть назад голову. Оглянулся только тогда, когда проскакал окраинные дворы станицы. На ходу соскочил с лошади, пригибаясь, побежал к ограде. Подумал: «Если бежать через площадь — увидят, догонят… В ограду, на колокольню!..»
Тиская в левой руке винтовку, правой толкнул калитку, зашуршал босыми ногами по усыпанной листьями земле. Церковная витая лестница. Запах ладана и затхлой ветхости, голубиный помет.
На верхней площадке остановился, лег плашмя, прислушался. Тишина. По станице петушиные крики.
Положил рядом с собой винтовку, снял подсумок, отер со лба липкую испарину. В голове мысли в чехарду играют: «Все равно меня убьют — буду в них стрелять… Петька Кремнев сказал как-то: Махно — буржуйский наемник…»
Вспомнилось, как стреляли на прошлой неделе за речкой в арбу на сто шагов и он, Антошка, попадал чаще, чем все ребята. В горле щекочущая боль, но сердце реже перестукивает.
Шесть всадников осторожно выехали на площадь, спешились, лошадей привязали к школьному забору.
Вновь рванулось и зачастило Антошкино сердце. Крепко сжал он зубы, унимая дрожь, прыгающими пальцами вставил обойму.
Откуда-то из проулка вырвался еще один конный, покружился на бешено танцующей лошади и, вытянув ее плетью, так же стремительно умчался назад. По небрежной, ухарской посадке Антошка узнал казака; взглядом провожая зеленую гимнастерку, качавшуюся над лошадиным крупом, вздохнул.
Застрекотали тачанки, зацокали бесчисленные копыта лошадей, прогромыхала батарея. Станица, как падаль червями, закишела пехотой, улицы запрудились тачанками, зарядными ящиками, пулеметными тройками.
Антошка, чувствуя легкий озноб, пальцами холодными и чужими тронул затвор, прислушался. Наверху, среди перекладин, ворковал голубь.
«Подожду малость…»
Около ограды спешенные махновцы кормили лошадей. Меж лошадьми кучами лежали они, в цветных шароварах и ярких кушаках, как пестрая речная галька. Говор, взрывы смеха. А по дороге, по две в ряд, тачанки катились и катились…