Слово после казни
Шрифт:
— Яволь!— ответил я, зная, что это слово Ауфмайер предпочитает всем остальным.
Выйдя из комнаты, мы вздохнули с облегчением. На редкость удачный день! Добытое золото в какой-то мере гарантирует нам пусть даже шаткое, но не такое уже и безнадежное положение. Сегодня золотые франки мы передадим подпольному центру.
Прежде всего мы достали из-под матраца монеты и спрятали в кладовке в бочке с известью. Одну монету оставили при себе, чтобы отдать Вацеку. Только после этого пошли к Грише Шморгуну. Он знал, куда и зачем мы ходили, переживал за нас.
— Уже
За этим занятием нас и застал Вацек. Он любил появляться неожиданно и успел заметить, как мы кормим Гришу.
— Когда-то он помог нам,— сказал Жора,— теперь мы обязаны помочь ему.
— Ладно, валяйте! А как насчет пети-мети? Жора протянул Плюгавому двадцатифранковую монету.
— О-о, это правильно. Пускай отлеживается, ладно уж,— сказал он и пошел прочь.
Я вышел на аппельплац, отыскал там Николая Ерошко и лег рядом.
— Ну как, у вас все в порядке? — спросил он. Я сообщил ему все детали операции. Он же рассказал мне, как издевался над узниками Янкельшмок
— В нашем положении пассивность — это гибель. Как можно скорее нужно уничтожить Янкельшмока — он один стоит десятка эсэсовцев.
— Да, но как это сделать?
— Очень просто: заманить в туалет и трахнуть по черепу.
Меня поразила решимость Ерошко, а его план показался простым и убедительным.
— А как на это посмотрит начальство?
— Никак не посмотрит. Янкельшмок ведь не немец. Да и подозрение падет прежде всего на «зеленых»; сегодня Янкельшмок сцепился с одним и заехал ему в рожу. Я не кровожадный, но сам понимаешь, такая тварь не имеет права на жизнь.
— Хорошо. Только сам пока ничего не предпринимай. Сначала надо посоветоваться с товарищами.
На том и разошлись.
С каждым днем мне все больше и больше нравился этот светло-русый парень с ясными, как день, голубыми глазами...
Вечером пришел Володя Белгородский. Мы отдали ему одиннадцать монет — двести двадцать франков. Володя сказал, что подпольщикам еще никогда не удавалось за один раз добыть столько золота.
Не успел уйти Володя, как пришел Ганс.
Он принес Грише горячий чай в термосе, несколько кусочков сахара, ломоть белого хлеба и необходимые лекарства. Осмотрел и перевязал раны. Снова огорчился тем, что мы занялись этим опасным промыслом... Он сказал, что попросил кого следует, чтобы нас включили в списки на этап в один из филиалов лагеря.
— Оставаться здесь вам больше нельзя! — предупредил он на прощанье.
Мы дали согласие на отъезд в другой лагерь. Договорились встретиться завтра вечером перед отбоем. Но получилось так, что встреча произошла раньше условленного часа...
Глава 24
На этот раз визит Ганса был совсем неожиданный. Он пришел не вечером, как обещал, а в десять утра. По выражению его лица я понял: что-то стряслось. Таким я еще не видел нашего друга, обычно уравновешенного,
— По приказу Гесса Ауфмайера переводят на работу в «Канаду».
Известие ошеломило нас. Мы слишком хорошо понимали возможные последствия этого перевода.
Оказывается, после визита Гиммлера в Освенцим Гесс назначил специальную комиссию для проверки работы команды «Канада». В комиссию вошло двенадцать эсэсовцев из центрального лагеря. Ауфмайера, считавшегося образцовым офицером и лучшим блоковым, сделали заместителем председателя комиссии, которая должна была начать работу с понедельника 26 июля. Вместо Ауфмайера блокфюрером у нас будет какой-то унтер-офицер.
Над нами нависла смертельная опасность. Не позднее послезавтрашнего дня Ауфмайер встретится с капо Вернером и, конечно, проверит, сколько тот дал нам золота за спирт. Не позже вторника или среды холуи Ауфмайера утопят нас в бочке или подвесят к трубе.
Спасти нас могло лишь внезапное исчезновение из лагеря. Как я уже упоминал, Ганс просил кого следовало устроить нам перевод в один из филиалов Освенцима. Но когда это будет? Ни один подпольщик не знал точной даты отправления транспорта, не знали этого даже сами эсэсовцы. Все зависело от того, когда в Аушвитц прибудет автоколонна.
— Будем надеяться на чудо,— хмуро заключил Ганс.
Мы попрощались и условились о следующей встрече. С этой минуты я и Жора словно на пороховой бочке сидели в ожидании неминуемой развязки.
Перед обедом Жора куда-то ушел, а я стоял посреди шлафзала такой растерянный, что даже забыл сбросить мютцен перед Янкельшмоком, который словно из-под земли вырос. Согласно существующих правил рядовой узник обязан снять шапку и стать по стойке «смирно» перед любым должностным лицом. У Янкельшмока на рукаве повязка с надписью «младший писарь», и я всегда снимал перед ним шапку. А в этот раз забыл. Это считалось мелким нарушением, и кто-либо другой не обратил бы на него внимания. Но не таков был Янкельшмок. Со своими подручными он однажды загнал всех узников блока на чердак и держал их там без воды долгое время. Это было в середине июля. Стояла немилосердная жара. Чердак напоминал душегубку. Узники обливались потом, задыхались. После этой операции тридцать два человека пришлось заштабелевать в туалетной комнате, а на следующий день тележка совершила не один, а два рейса в крематорий...
Среди тех, кто находился и умирал на этом чердаке, был узник Терещенко Иван Дмитриевич (освенцимский номер 127402) — мой земляк с Киевщины. Он потерял сознание, и его вместе с умершими отнесли в туалетную. Там он пришел в чувство и с помощью товарищей выбрался из штабеля трупов, уже посыпанных хлоркой. Это происходило на моих глазах. Я дал ему миску супа и помогал, чем мог. Впоследствии он стал членом подпольной организации и пережил Освенцим. Двадцать семь лет мы не виделись. Я ничего не знал о его судьбе. В 1970 году по моим выступлениям в прессе Иван Терещенко нашел меня.