Слово в пути
Шрифт:
Самая, вероятно, известная вещь Симоне Мартини — фреска в сиенском Палаццо Пубблико: «Гвидориччо да Фольяно». Растиражированная миллионами репродукций, она не теряет своего проникающего воздействия. И можно догадаться почему, особенно в наши времена. Это портрет одиночества.
Сиенский полководец едет между крепостями Монтемасси и Сассофорте на фоне темно-синего неба, по холмистому полю, и в волнистую линию горизонта вписываются очертания холки и крупа его коня. Пейзаж пустынен, что усиливает горизонтальность фрески — девять с лишним метров в длину, три в высоту. Герой — один в широком долгом пространстве.
В эпическое произведение наблюдателю обычно вписаться трудно: можно лишь постоять в сторонке, поглядеть заинтересованно.
Красоты в облике самого военачальника нет: крючковатый нос, толстые щеки, заметный животик, какой-то клоунский наряд с черными ромбами по желтому фону, да еще совпадающий с конским облачением. Но это все и приближает образ.
Гвидориччо в 1328 году одержал победу над Каструччо Кастракани (об этом славном кондотьере много пишет в «Истории Флоренции» Никколо Макиавелли). По Симоне выходит, что он победил один, один и освободил изображенные на фреске города. Это самурайско-ковбойская поэтика. Она же — тема странствующего рыцаря. Человеческое самостояние в своем предельном проявлении.
Жизнь Симоне Мартини завершилась в Авиньоне, где он провел последние восемь лет. Римские папы находились как бы под арестом у французских королей, в истории оставшемся как «авиньонское пленение пап», с 1309 до 1378 года. Вазари сообщает: «Он с настойчивостью величайшей был приглашен в Авиньон ко двору папы, где он выполнил столько живописных работ фреской и на досках, что творения его оправдывают его славу, распространившуюся столь далеко». Там Симоне, вероятно, получил при папе Бенедикте XII какую-то доходную синекуру, вроде петрарковской. Во всяком случае, был активен и влиятелен. Блеклые следы его фресок слегка видны в папском дворце — в частности, в украшении рыбного пруда Оленьего зала.
Именно по двум сонетам Петрарки, написанным в ноябре 1336 года, можно заключить, что прибыл Симоне в главный город Прованса, родины трубадуров, в начале того года. Приглашение мог организовать кардинал Якопо Стефанески — по его заказу художник расписывал церковь Нотр-Дам-де-Дом в Авиньоне. Это тот самый Стефанески, для которого Джотто написал полиптих в Ватиканском музее.
Покровители у Симоне всегда были высокие. Сам-то он родился в скромной семье мастера ариччио ( arriccio) — нижнего слоя штукатурки для фрески: может, оттого и тянулся к высокопоставленным и сильным — королю Неаполитанскому, папе, кардиналам, высшим сиенским властям. Испытывал ностальгию по тому, чего в его родословной не было, — по рыцарству. Не зря у него так часты изображения святых королевской крови, вроде Людовика Французского, Елизаветы Венгерской, Людовика Тулузского.
На полях принадлежавшего Петрарке тома Плиния — в том месте, где говорится, как независимо и на равных древнегреческий художник Апеллес разговаривал с Александром Македонским, — сохранилась запись Петрарки о том, что так же свободно и весело беседовал с правителями Симоне. С Петраркой он подружился по-настоящему, несмотря на то что был на двадцать лет старше. Помимо общих склонностей к лиризму и музыкальности, оба были итальянцами в Провансе — экспатами, говоря по-сегодняшнему. Впрочем, Авиньон в XIV веке обильно населяли итальянцы, хотя все папы авиньонского периода были французы.
Для Петрарки Симоне проиллюстрировал рукопись Вергилия. Миниатюра (30 на 20 см) — в Амброзианской библиотеке Милана. Светский сюжет — и излюбленный художником светский характер: развалившийся под деревом Вергилий с пером в руке, Эней с копьем, на переднем плане — крестьяне из «Эклог» и «Георгик».
Непреходящая досада и обида, что утрачен портрет Лауры, написанный Симоне. А то, что он запечатлел возлюбленную Петрарки, достоверно известно из двух петрарковских сонетов — 77~го и 78-го. Вазари: «…величайшей удачей было для Симоне то, что он жил во времена мессера
И другой:
Когда, восторгом движимый моим, Симоне замышлял свое творенье, О если б он, в высоком устремленье, Дал голос ей и дух чертам живым. Я гнал бы грусть, приглядываясь к ним, Что любо всем, того я ждал в волненье, Хотя дарит она успокоенье И благостна, как Божий херувим. Беседой с ней я часто ободрен И взором неизменно благосклонным. Но все без слов… А на заре времен Богов благословлял Пигмалион. Хоть раз бы с ней блаженствовать, как он Блаженствовал с кумиром оживленным.Как красиво, что Петрарка поставил Симоне вровень с собой: «обессмертил портретом» — словно он сам не сделал это стихами. Нечастое дело в те ранние времена, чтобы творец-литератор согласился поместить на своем уровне ремесленника-живописца. Можно с уверенностью сказать, что Симоне добился такого статуса не только мастерством, но и высоким социальным положением: он был умелым и опытным царедворцем.
Но об этом могли знать находившиеся рядом, как Петрарка. Остальные находились под обаянием его художественной силы.
Огромным было влияние Симоне Мартини на возникновение стиля интернациональной готики, расцветшего во второй половине XIV века, — почти до середины следующего столетия.
Это от Симоне пошли аристократизм, элегантность, обилие мелких очаровательных деталей, отказ от монументальности и торжественности. Достаточно сравнить в одно время написанные во Флоренции «Поклонение волхвов» Джентиле де Фабриано (Уффици) и фрески Мазаччо в капелле Бранкаччи, чтобы понять, почему Джентиле был популярнее и даже влиятельнее. Это уж потом простота и драматизм победили, как всегда суть одолевает стиль на долгой дистанции. Важно то, что через папский Авиньон, францисканский Ассизи, торговую и паломническую Сиену влияние Симоне распространилось по всей Европе: во Францию, Бургундию, Чехию. Скажем, «Роскошный часослов герцога Беррийского» братьев Лимбург — прямое наследие Симоне Мартини.