Слово воина
Шрифт:
— Так сталь-то дрянь, — махнул рукой воевода. — Откуда у хазар-то железо нормальное?
— А мы проверим… — Уж в чем-чем, а в качестве и обработке стали Середину лапшу на уши можно было не вешать. Он прошелся по двору, подобрал камушек граммов на сто, взял из рук Дубовея хазарский клинок, с силой ударил по краю лезвия. Потом еще и еще, в разных местах: — Видишь, воевода, какая искра летит? Искра желтая, высекается всего две-три штуки, летят далеко. А у низкоуглеродистой, плохой стали искры красные, высекаются сразу снопами, гаснут почти сразу. Хочешь попробовать?
— Ладно, — смирился Дубовей, — не самые плохие мечи. По две гривны кун согласен взять.
— Ты
— Гривну за новый платить можно, — покачал головой воевода, честно защищая хозяйские интересы. — А эти, сам понимаешь, уже не одну сечу прошли, выщербленные все, с пятнами. Три гривны кун дам, а более смысла нет. По рукам?
— По рукам, — согласился Олег, мысленно напомнив себе, что собирался не разбогатеть на добыче, а всего лишь избавиться от нее.
— Луки, стрелы… Гривну за все. Луки дрянь, из сердцевины клена, более, нежели на сто саженей, бить не способные. Можешь и не говорить ничего.
— По лукам я не мастак, — пожал плечами Середин.
— Та-ак, деньга, деньга, пять гривен кун, — принялся, тыкая пальцем, пересчитывать покупки Дубовей, — еще пятнадцать на три, еще гривна… Шесть, семь. Получаем семь гривен. Кони по полгривны, это уже двенадцать, все идет за полцены. Всего шесть гривен на круг. Согласен?
— Нормально… — кивнул Олег, с трудом скрывая довольную улыбку. Со здешними деньгами он немного познакомиться уже успел и прекрасно представлял, что шесть гривен — это заметно больше килограмма серебра. Притом, горсти монет граммов на двести вполне хватит, чтобы купить дом с печкой и припасы на зиму, если ему не удастся разобраться с заклинанием до морозов.
Ведун вслед за Дубовеем поднялся на второй этаж, где в одной из комнат каменного низа детинца хранилась за двумя дверьми и под охраной двух ратников княжеская казна. Воевода, отперев один из сундуков, достал маленький мешочек, потом точно такой же из другого.
— Пять гривен золотом, одна серебром, — пояснил он. — Ну что, купец, пойдем, выпьем во имя Макоши?
— Я не купец, — буркнул Олег, пряча в поясную сумку кошельки.
— Стало быть, пить не станешь? — широко улыбнулся воин.
— Стану! — на этот раз голос ведуна прозвучал уже не так недовольно.
Мужчины поднялись во вчерашнюю горницу на самом верху. Помещение на этот раз оказалось совершенно пустым.
— Знал бы жрец византийский, на чем так сиживать любит, — подошел к креслу в углу воевода, поднял повыше сиденье, достал оттуда кувшин, две широкие чаши из толстого розового стекла.
— Ого! — принял Середин в руки тяжелое полупрозрачное изделие. — Откуда такая штука?
— Египетские! — с гордостью сообщил Дубовей, наливая темно-красное тягучее вино. — Еще прадед князя девять штук из похода привез. Правда, три ужо раскололись по неосторожности.
— А тварь эта с крестом на брюхе откуда в вашем городе взялась?
— Тоже прадед постарался, — вздохнул воевода. — За год до смерти своей Ратослав с князьями Ростовским и Киевским на Царьград ходили с удачею и помимо добычи славной невольников много привели. Аккурат тогда князь стены новые поднимать решил и каменщиков со всех сторон земли нашей к себе созвал. Вот и царьградцев тоже на работы поставил. Они все богу недужному молились, что сам себя защитить не смог и других к тому же призывает. Хотели даже храм в его честь срубить, однако князь позор такой запретил. Как работу невольники сделали, так уходить от здешней сытой жизни не захотели, осели здесь же, ремеслами
Воевода отошел к приоткрытому окну, выплеснул наружу чуток вина, выпил. Середин тоже подступил к окну и ахнул от открывшегося вида, ранее размытого неровными слюдяными пластинами. Чуть ли не от самого подножия детинца начиналась широкая водная гладь, уходящая в обе стороны далеко за горизонт. Напротив, на том берегу, шелестела листвой огромная дубрава, за которой, на удалении нескольких километров, выглядывали остроконечные макушки елей. На реке покачивалось немалое количество рыбацких лодок, к причалам подходили глубоко сидящие ладьи.
Олег понял, что при таких условиях хазарскую осаду город сможет держать не то что годами — столетиями. Разве только с казной князь сильно попадет, потому как дани собирать степняки ему не дадут. Впрочем, крестьяне его все едино от разорения разбегутся — лишь бы в неволю не попали. Ну, и хлеб с мясом дорогие будут. Своего-то, с крестьянских полей, толком не доставить. А тот, что издалека привезен, — совсем других денег стоит.
— Что же ты, воевода, — чинно отлив на долю богов немного вина, спросил Олег: — про князя не самые добрые слова говоришь, а служить продолжаешь?
— А как иначе? Здесь я родился, здесь вырос. За родные стены, крады и требища отцовские и погибнуть не жалко. Я ведь не варяг какой-нибудь, за золото кровь свою продавать. Опять же, отцу князя у одра смертного я верность сыну поклялся сохранить. А слово даденное, сам понимаешь, назад уже не возвернуть.
— Это да, — вздохнул Середин и в несколько глотков допил терпкий, сдобренный пряностями, напиток. — Слово не воробей, вылетит — не поймаешь.
— Как сказываешь? — оживился воевода. — Не воробей? Хорошо заметил. Запомнить присказку надобно.
— Язык мой — враг мой, — усмехнулся Олег. — Тоже запомнить можешь.
— Иное слово пуще дубины, — в свою очередь высказался Дубовей. — Мал язык, да человеком ворочает.
— Блудлив язык, что кошка. Он ляпнет, а добру молодцу расхлебывать.
— Ешь пирог с грибами, держи язык за зубами, — парировал воевода. — Еще вина налить?
— Давай, — согласился Середин. — Мне за руль теперь ох как не скоро…
— Про дело странное хочу тебе сказывать, гость дорогой, — облокотился на подоконник Дубовей. — Почитай ужо год мы в осаде сидим. Однако же ни купцы не торопятся хлеб да справу воинскую нам везти, ни варяги не тянутся за серебром княжеским да добычей, что в сече на меч завсегда взять можно. Князья-соседушки ни разу ни слова доброго, ни злого не отписали. Как бы и нет ничего. То ли неведомо никому про войну нашу, то ли про нас самих забыли начисто.