Слово
Шрифт:
— Между прочим, там — и наше добро, — Муханов кивнул на замок. — Там исторические памятники, наворованные в России. Так что мы в первую очередь свое спасаем. Это же часть нашей истории, часть России.
— Без пушек мы в этом парке до конца войны просидим, — проворчал Глотов, отвернувшись. — А на пулеметы идти… Я, товарищ полковник… В общем, я на войне только понял, почему мертвым глаза закрывают. Потому что живым всегда стыдно… смотреть в глаза. Даже в мертвые… А я в них за три года во как насмотрелся! — Он полоснул себя ладонью по горлу и замолчал.
Муханов сел на каменную ступеньку, привалился плечом к стене.
— Тебе
— Есть, — не сразу ответил Глотов. — А что возраст? У меня всегда возраст спрашивают… Ну, молодой я, товарищ полковник, молодой! Так что, ничего не понимаю?
Можно было не спорить с двадцатилетним комбатом. Можно было отдать приказ, заставить его молчать, прикрикнуть, в конце концов. Война не кончилась, этот двадцатилетний парень носит погоны, и еще не потерял силу закон беспрекословного подчинения младшего старшему.
Война еще шла, но вот-вот должна была закончиться, а этот парень ничего еще, кроме войны и кроме открытых мертвых глаз, толком не видел в жизни, и ничего, пожалуй, не чувствовал так остро и сильно, как укор этих глаз и стыд за то, что он — жив, а его товарищ — уже нет… Он слишком многое понимал, но весь его опыт был опять же связан с войной, со страданиями и горем.
И поскольку этой треклятой войне скоро конец — наступит новая жизнь, еще не познанная бывалым двадцатилетним воякой. И в этой новой жизни будут свои ценности. В ней не попросишь артиллеристов подбросить огня, и с шашкой наголо не развернешь эскадрон для атаки. Он, полковник Муханов, прошел эту перестройку еще в двадцатые годы и помнит, каким болезненным, мучительным было приживание к другой, мирной жизни. На первый взгляд ясные и простые цели вдруг обрели вторые и третьи смыслы, над которыми следовало напряженно думать.
Муханов скользнул взглядом по гимнастерке комбата — четыре боевых ордена, две нашивки за ранения…
— Мы с тобой еще поговорим на эту тему, капитан… Возьмем замок и поговорим… А сейчас немедленно найди перебежчику погоны, достань ремень и отправь его назад, через нейтралку. — Муханов встал: — И обеспечь, чтобы он дошел живым и невредимым. Пускай работает… Понял?
— Так точно, — козырнул Глотов. — Есть достать и отправить…
— И еще… На огонь противника не отвечать. Только наблюдать. Артиллеристов тоже касается.
— Есть! — ответил командир батареи Лихота.
— Обо всем, что делается в замке, немедленно доклады-вать мне.
Комбат Глотов пригнул голову и нырнул в подземелье — к телефону. Офицеры, прячась за деревьями, побежали к своим бойцам.
Война продолжалась…
Во всем замке самым уютным местом была спальня бывшего владельца. В ней и грохот пулеметов казался не громче карнавальных трещоток, и отрывистое рявканье гаубиц не сотрясало ни пол, ни воздух. Такая же тихая война изображалась и на огромном полотне у стены: закованные в доспехи рыцари дрались красиво и бесшумно.
Еще неделю назад, когда роту Вайсберга затолкали в этот каменный мешок, он, сменив таким образом морской дивизион на гитлерюгенд, разыскал генеральскую спальню и оборудовал в ней командный пункт. Он приказал будить его лишь тогда, когда русские подойдут к замку и начнут артобстрел. За четыре года войны он привык к бомбежкам и обстрелам так, что сейчас боялся их не услышать. Первые дни он с удовольствием спал на генеральском ложе, не снимая сапог и мундира. Просыпаясь, чтобы выпить вина, поднятого
Глядя на батальное полотно подолгу, Вайсберг ощущал беспокойство. И мысли его становились короткими, отрывистыми, как команды. Немедленно спустить ящики со снарядами в подвалы! Иначе от первого же русского снаряда, попавшего в окно, замок взлетит на воздух. Мальчики этого не понимают. Мальчики стреляют…
Однако он тут же вспоминал, что находится всего лишь в замке рыцарских времен и что русский снаряд уже влетел в немецкое окно и разнес в клочья всю Германию. И теперь боевому капитану, трижды раненному, доверили командовать гарнизоном мальчишек… Боже мой, какой это позор! Скорей бы уж русские начали бомбить и все кончилось.
Вайсберг выпил вина и прилег, упершись затылком в спинку ложа. Закрыть глаза и забыться… Лучше бы он был убит под Смоленском или под Москвой, в момент наивысшего духовного подъема, в момент, когда жизнь была хмельной и сверкающей, как генеральское вино. Но тогда невыносимо хотелось жить! Зачем она сейчас, эта жизнь?.. Он закашлялся, вытирая краем простыни кровь с губ, и перевернулся на живот. Сбившаяся кобура с пистолетом уперлась в печень. Можно расстегнуть ее, достать тяжелый парабеллум — и… Он потянулся рукой к кобуре, нащупал рукоять, но в этот момент стукнула дверь и глухо щелкнули каблуки.
— Господин гауптман! Докладываю: противник остановлен, окапывается и новых атак не предпринимает! — звонко отчеканил тринадцатилетний солдат Карл Зоммер.
— Ты какой уже раз докладываешь, мальчик? — поморщился Вайсберг и отдернул руку от пистолета. — Зачем ты явился?
— Я считаю своим долгом докладывать обстановку! — весело ответил мальчик.
— Хорошо, иди, — после паузы бросил командир роты.
Мальчик щелкнул каблуками, тоненько выкрикнул «хайль Гитлер!» и вышел.
Целую неделю рота сидела в замке и терпеливо ждала противника. Мальчики изнывали у пулеметов, несмотря на запрет, иногда постреливали просто так, по деревьям парка и садовой решетке, объясняя это «пристрелкой к местности». Если пули попадали в решетку, та гудела, как колокол, и это веселило мальчиков. Когда Вайсберг спал, они устраивали состязание, пока он, проснувшийся от стрельбы, не приказывал прекратить бессмысленный огонь.
И сегодня, едва он заснул, поднялся такой треск, что и в генеральской спальне тошно стало. Он распорядился не стрелять, но прибежал этот мальчик, Карл Зоммер, и весело, словно к замку приехал цирк, закричал:
— Русские идут! Русские!
Русские залегли на опушке старого парка и, похоже, ждали, пока подтянут орудия. Им не нужны были лишние жертвы, да и какая армия станет рисковать солдатами в конце войны, идти в лобовую атаку на пулеметы, когда есть артиллерия и авиация? Вайсберг слишком долго воевал с русскими, чтобы не знать их характера и армии. Он рассчитал, что через час они выкатят пушки, поставят их на прямую наводку и какой-нибудь лейтенант взмахнет рукой…