Слой 1
Шрифт:
Полтора часа без курева были мукой, и передача показалась Лузгину несуразно затянутой. Когда мелькнул и пропал последний титр, в кабинете воцарилась настороженная тишина. Члены худсовета переглядывались, листали свои записи, делали умно-заинтересованные лица: все ждали, в какой тональности начнет Омельчук.
— Я считаю, н-нормально, — слегка заикаясь, высказал своё мнение режиссер Юра Михайлов, когда-то на первых лузгинских передачах работавший «звуковиком».
Сидящие за столом принялись пожимать плечами, подымать брови, поигрывать пальцами.
— М-монтаж х-хороший, — добавил
Протиравший очки пресс-секретарь губернатора Михайловский тезка Переплеткин сказал, прижмуриваясь:
— Я думаю, надо отметить смелость ведущего, пригласившего губернатора на передачу, и смелость Леонида Юлиановича, согласившегося принять это предложение.
— Это безусловно, — поддержала его сидевшая напротив женщина — главный режиссер студии.
— Д-да нормально все! — еще раз встрял Михайлов.
— Зачем же так однозначно? — спросила красавица, бывшая дикторша, а теперь телекомментатор. — Передача не без изъянов. Как, впрочем, и любая передача. Но в целом впечатление приятное.
— Я бы согласилась с этим мнением, — сказала главный режиссер. — Однако данную передачу не следует воспринимать и оценивать только лишь как развлекательное телевизионное шоу. Каждое появление губернатора на экране — и не только губернатора, любого крупного деятеля — это есть политический акт, и только в контексте…
— Я в телевидении ничего не понимаю, — произнес свою любимую фразу Переплеткин, — но мне кажется, что главное достоинство этой передачи в том, что Рокецкий здесь показал себя интересным человеком, неординарным собеседником…
— Просто нормальным мужиком! — сказал Михайлов. — И это главное. Мне он понравился как зрителю. Чего еще надо? Л-любую работу можно раскатать, если захочешь. Мы же тут все гении.
— А сам Леонид Юлианович будет смотреть передачу до эфира? — спросила главный режиссер.
— Нет, не будет, — ответил Переплеткин.
— Может, Галине Андреевне показать? — спросила штатная красавица.
— Ну что мы суетимся? — впервые подал голос Угрюмов. — Мне вот всё равно, кто такой Рокецкий. Да хоть Ельцин! Хоть Клинтон! Есть живой человек на экране или мы туфту гнали — вот что главное, я так понимаю.
— В других обстоятельствах я бы вас поддержала, Валентин, — сказала главный режиссер, — но в свете предстоящих выборов каждое слово приобретает особый смысл. Вот можно спросить: какую цель ставили перед собой авторы передачи, приглашая для участия в ней первое должностное лицо области?
— Как раз никакое должностное лицо мы и не приглашали, — ответил Угрюмов. — Мне должностное лицо на фиг не интересно.
— Валентин, — одернула его красавица.
— Ну, извини.
— Я, например, как избиратель, хотела бы видеть больше уважения к своему губернатору, — сказала главный режиссер и в упор посмотрела на Омельчука.
— Куда уж больше, — усмехнулся Угрюмов. — Лузгин и так прогнулся — дальше некуда.
— Вы это называете «прогнулся»? — саркастически всплеснула руками главный. — На мой взгляд, ведущий временами просто провоцировал Леонида Юлиановича, особенно когда разговор коснулся округов.
— Тут его и провоцировать не надо было, — сказал Угрюмов. — Он, по-моему, и во сне за
— Почему у нас автор отмалчивается? — спросила штатная красавица. Когда-то давно у них с Лузгиным намечался роман, да так и не случился, о чем, похоже, оба сожалели: молодость ушла, теперь это было бы неинтересно.
— «Юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться», — полу-пропел Лузгин, подмигнул штатной красавице. — Кирпич на ногу, знаете ли, — ужасно больно. За один этот подвиг автора можно простить. И курить уже хочется до невозможности.
— Бросать надо, Владимир Васильевич, — сказал Омельчук. — Следует беречь здоровье ради счастья и удовольствия… э-э-э… миллионов тюменских телезрителей. А вдруг они лишатся своего кумира? Это же представить невозможно, какое горе их постигнет! Кто же будет тогда столь достойно… э-э-э… и увлекательно представлять народу его вождей и правителей? Вот как, например, в этот раз. Такого Рокецкого мы еще не видели, правда?
И снова Лузгин не смог понять до конца, хвалит передачу Омельчук или издевается.
— Всем спасибо за содержательные высказывания. Юрий Иванович, вы у меня еще задержитесь на минутку? И вы, Владимир Васильевич, далеко не исчезайте, у меня к вам… э-э-э… небольшой разговор есть, хорошо? Еще раз спасибо всем.
Лузгин с Угрюмовым направились в свой кабинет, галантно пропустив вперед штатную красавицу и созерцая теперь на дистанции ее грандиозные формы.
— Щербаковым когда займемся? — спросил Валентин. — Я же тебя знаю: сейчас как начнешь расслабляться, а потом будем бегать сутками.
— Погоди немного, дай от Роки остыть, — сказал Лузгин. — Ты что же думаешь, мне так легко с человека на человека переключиться? Я ведь должен в его шкуру влезть, только тогда нормальный контакт получится.
— Ну ладно, — согласился Угрюмов. — Я тогда до конца недели тебя не трогаю, пара заказов есть хороших, «Кенгуру» помонтирую.
— Сдачу будем отмечать? — спросил Лузгин.
Каждый раз после сдачи программы худсовету вся съемочная бригада «Взрослых детей» уезжала к кому-нибудь на квартиру — летом на природу — и устраивала кутеж вперемежку с «разбором полетов». Угрюмов обычно всех ругал, а Лузгин всех хвалил, и в сумме каждый получал свою долю критики и признания, что способствовало поддержанию в бригаде нормального творческого климата в не меньшей степени, чем регулярные денежные добавки к студийной зарплате из кассы творческого объединения.
— Подожди хоть до обеда, — сказал Угрюмов. — У меня дела, да и у других тоже. Ты один у нас вольный орел.
— Пошел ты в задницу, — полуобиделся Лузгин. — Вечно ты из меня алкаша делаешь, Валя.
— А ты что, не алкаш?
— Нет, — уверенно ответил Лузгин. — Я обычный пьяница. Алкаш хочет, не хочет — пьет. А пьяница хочет — пьет, не хочет — не пьет, усек разницу? Притом я пьяница талантливый. Будешь спорить?
— Не буду. Бесполезно.
— Гад ты, Валюта. Ты же на мне играешь, как на инструменте. Сидишь за пультом и играешь на моих нервах. Настоящий музыкант обязан любить и беречь свой инструмент. Это однозначно! — закончил он голосом Жириновского, у него хорошо получались интонации «сына юриста».