Случай на границе
Шрифт:
И вот я в училище. Годы учения, практика на кораблях, учебное плавание вокруг Европы…
И всё это уже в прошлом. Всё это только в памяти. А я сижу у вагонного окна, слежу за уплывающими назад прибалтийскими лесами, и мне уже не хочется вспоминать. Мне хочется думать о будущем…
Мозги не проверяются
Другой поезд. Другой встречный ветер. И другой, совсем другой человек стоит у вагонного окна. Он ничем не отличается от остальных пассажиров. Столько же, как и другие, стоит у окна в коридоре, меланхолично
По виду, по движениям, по односложным ответам нельзя определить ни его характера, ни точно возраста, ни того, о чём он думает. Он ничем не примечателен — больше сказать нечего. Обычный турист. Об этом сообщают проездные документы, путевки и билеты, которые вежливо и внимательно просматривают советские, польские, немецкие проводники, таможенники, пограничники на всем пути следования поезда Москва — Берлин.
Минск… Брест… Варшава. Чем ближе к Берлину, тем спокойнее и неприметнее человек. Только курит он чуть чаще, и, если внимательно следить, у него больше стали пересыхать губы. В чернеющем стекле смутно отражается его лицо. Абсолютно никаких примет. Разве только чуть заметный шрамик возле левой брови у виска — след драки в далеком детстве. Через несколько месяцев эта примета будет размножена, её повторят десятки фотографий…
Утром его встречает шум берлинского вокзала. Туристский автобус, знакомые витрины и вывески чистых широких улиц, чемодан, брошенный на кровать в номере большой гостиницы. И настойчивое желание — остаться одному.
Но, оказывается, это совсем просто — остаться одному, и ещё проще — очутиться в западном секторе.
И вот они сидят, наконец, друг против друга. Он глядит на этих людей и удивляется, до чего же всё просто в жизни. Вот так всё и происходит — запросто, будто между прочим. Он берет предложенную сигарету, прикуривает. Слушает. Задание кажется несложным. Кое-что записать, кое-что запомнить. И всё. Правда, ему, дают понять, что если он сделает что-то большее, жалеть об этом не придется…
Через несколько дней поезд Берлин — Москва мчится назад. Позади Варшава, а вот и Брест. Снова пограничники, таможенники. Он чуть усмехается: осматривайте, осматривайте. Мозги не проверяются…
Это верно. Мозги не проверяются. И проводники желают ему доброго пути, а поездные радиоузлы играют старые, давно известные пластинки. «Любимая, знакомая, широкая, зеленая…», «Не нужен мне берег турецкий…»
Да, это был другой поезд. Другой встречный ветер. И другой, совсем другой человек у окна…
«Анна-Мария Р.»
26 ноября. Раннее утро. Холодно, сыро. Я стою на влажном бетонном пирсе военной гавани города Н., одного из торговых портов Прибалтики. Вдали приближающийся с каждой секундой силуэт корабля. В тумане вырисовываются контуры боевой рубки, мачты… Это мой корабль. Выпустив шлейф черного дыма, он идет к причалу. Поданы и закреплены швартовы, спущен трап.
Очень высокий, немного полноватый, с небольшими аккуратными усиками, капитан третьего ранга — я сразу понимаю, что это командир, — ждет, пока я поднимусь на мостик, смотрит на меня, потом улыбается, говорит отрывисто:
— Отлично, штурман.
Я оглядываюсь. Сзади стоят ещё два офицера. Один — худощавый темноглазый старший лейтенант, на лице которого выделяются заостренные скулы. Другой, тоже старший лейтенант с инженерскими молоточками на погонах, незаметно подмигивает мне: поплаваем, друг!
Беру свой чемодан, хочу спуститься вниз. Мне покажут мою каюту…
— Штурман, вы куда? А работа?
— Но я… — Мне кажется, что я ослышался. Я никак не ожидал этого. Я думал, что мне дня два-полтора, ну хотя бы день дадут отдохнуть, осмотреться, привыкнуть к кораблю. И вот — на тебе… Не успел ступить на палубу — берись за работу…
В растерянности, так и забыв чемодан на палубе, я спускаюсь в штурманскую рубку — она тут же, под мостиком, четыре ступеньки вниз по трапу. Алексей Дмитриевич Полянков, так зовут моего командира, спустившись со мной, помогает мне достать карты. Циркуль, линейку и карандаш я нахожу сам.
— Значит, поработаем, штурман! — говорит командир.
Я закусываю губу, включаю лампу над столом, прилаживаю кальку.
— Значит, прокладочку, как всегда, — слышу я за спиной голос командира, и мне кажется, что он улыбается. — Обратите внимание на сорок первый квадрат…
Я оборачиваюсь — нет, командир совершенно серьезен. Снова склоняюсь над картами, и вдруг…
— Дзу-дзззу-дззу. Дззу-ззуу…
Прямо над ухом резкие, короткие звонки. Тревожно, отрывисто заговорил репродуктор:
— Боевая тревога… Боевая тревога… По местам стоять, со швартовых сниматься… По местам стоять…
Не успеваю опомниться, как мы уже в море. Стою на мостике, неумело напялив на плечи подбитый мехом корабельный реглан-штормовку. Берега уже не видно. По отдельным словам догадываюсь, что береговой пост сообщил о возможном нарушителе и что это первый случай нарушения границы за последние месяцы.
«Анну-Марию Р.» — аккуратную, с хорошими обводами корпуса, белую промысловую шхуну мы обнаружили довольно легко. Ещё когда она была скрыта в тумане, я по локатору определил её местоположение. Она шла на расстоянии около восьми миль от берега, значительно углубившись в наши территориальные воды. Что ей было нужно? Это-то и должна была выяснитьосмотровая группа во главе с помощником командира корабля — тем самым скуластым и худощавым офицером, которого я видел утром.
Я стоял на мостике и разглядывал шхуну в бинокль. Волновался ли я? Да, конечно. Но только сейчас, несколько месяцев спустя, я понял, что значит настоящее волнение. Я понял, что если обычно человек, впервые приступающий к работе, излишне волнуется, то на границе — наоборот. Новичок ещё не умеет волноваться, он ещё не научился волноваться по-настоящему.
Я тогда волновался, но даже и не подозревал, что настоящему, «профессиональному» волнению меня сможет научить только опыт, только жизнь на границе. Мне предстояло узнать, что постоянная тревога, волнение, ставшее обычным состоянием, постоянное напряжение сил помогают пограничникам обнаружить, задержать и обезвредить нарушителя, когда бы он ни появился и в каком бы виде ни пытался пройти границу.
Но в те несколько часов, начиная с момента, когда в утреннем тумане нам открылся силуэт «Анны-Марии Р.», и до того, как мы привели ее в один из портов на побережье, я рассуждал совсем иначе.