Случай на станции Скалба
Шрифт:
Вдруг в кустах он увидел мопед! Золотые змейки! (На самом деле Свинцов-то пытался изобразить два языка пламени). И буквы на бачке. Глебов испугался. Таня сидела у него на плечах держась левой рукой ему за лоб, а правой за ухо. Он оглянулся. Куда ж Таню-то деть? А! В банк можно!
Он вбежал в помещение так громогласно, что женщина выдающая деньги невольно посмотрела на лежащий у нее под «прилавком» пистолет.
– Мне ребенка надо у вас оставить!
– тихо, чтобы не слышала Таня заговорил Глебов - На несколько минут!
Он больше ничего не сказал. Да он и не
– Ну оставьте.
– Это детский сад?
– спросила Таня.
– Да, - ответила кассирша.
– Это детский сад для одного ребенка.
– Она взяла бланк побольше шариковую ручку и сказала.
– Все рисуют и ты рисуй!
Ее напарница улыбнулась и покачала головой, но без осуждения. Это было последнее, что увидел Глебов. Он выбежал на улицу. Вот он, автомат! Нашел две Копейки, стал набирать Любин номер - занято!
У сосны никого не было. И мопед стоял на месте, никелированный руль подсвечивал сквозь уже покрасневшие листья - если только знать, куда смотреть. Он набрал снова. Длинный гудок, еще полгудка!
– Капитан Камушкин слушает!
– Здравствуйте!
– сказал Глебов… И уже чувствовал, добра не будет от этого звонка - Любовь Петровну Марьину можно к телефону?
– Любовь Петровна на задании.
И короткие гудки.
Отчаяние и злость охватили Глебова. Двушек больше нет - это он знал твердо Ничего! В банке же есть телефон… Вбежал! Признаться, милая та женщина опять глянула на свои пистолет.
– Господи!, что же вы так врываетесь?
Таня сказала:
– Па-па!
– и продолжала рисовать.
У обоих окошек стояли посетители, и Глебов понял это будет слишком долго и слишком неудобно - ждать, просить, звонить. Уж сам не зная зачем, он опять выскочил на улицу, производя, по-видимому, впечатление пьяного или с ума спрыгнувшего.
И увидел около сосны человека.
Ну, вот и все.
И Глебов пошел к этому человеку. К пареньку, вернее. И даже невысокому «Рост средний…» Тот отстегнул цепь, бросил ее и замок, словно это был ненужный хлам.
Вдруг Глебов понял, что не испытывает перед ним страха. И поэтому не сможет, не смог бы ударить его или напугать резким окриком. И если бы даже в руке у него был тот обрезок трубы
– Извините, это ваш мопед?
Стон, похожий на стон от боли, вырвался из этого мальчишки. Он вздрогнул так крупно, словно его схватила судорога. Произнес глухим, как из подземелья, голосом:
– Ну, мой. А твое какое дело?
– Ваша фамилия Гарусов?
Градус попятился и расстегнул «молнию», за которой на боку тяжело лежал револьвер.
Можно так сказать - «бурчало в душе»! Наверное, нельзя. И все же это было бы самым правильным словом, чтобы описать то состояние, в котором сейчас находится Свинцов. Именно вот бурчало, как иной раз бурчит в животе, когда на вокзале где- нибудь слопаешь так называемый пирожок «с котятами».
У отца «начинался конец месяца» (опять же - если так можно выразиться), и он просто физической возможности не имел «проработать»
– Ну, что Виталька?
– спросил отец, отдуваясь после еды, как после работы - он был крупный мужчина
– Да.. все обошлось!
– Ладно, мам! Пойдем спать - Иван Витальевич обнял жену, и она привычно уткнулась в его грудь, зажав в своем сердце тревогу, как в кулаке.
Утром, когда Виталий вернулся (из леса, как мы знаем, из «банного заключения») - такой весь не в себе, без мопеда, без куртки (опять куртка фигурировала), мать решила поговорить с ним. Но по святому и железному правилу, унаследованному еще от покойной бабки, а та была женщина мудрая, Эмма Леонидовна «накормила мужика» хорошим плотным завтраком и потом уж приступила к делу.
– Сынок, где ты сегодня ночевал?
– Ну, мама!
– И Свинцов изобразил голосом человека, который имеет право провести ночь у женщины.
– Я же не все должен тебе объяснять!
– К нам из милиции приходили!
– И, что они приходили?
Но мать не обманул его безразличный голос. Как раз испугал, потому, что она видела его пойманные глаза.
– Расскажи мне! Я ведь тебе не враг!
Свинцов поднялся из-за стола.
– Чего-то не получается у нас разговора. Трудно стало тебе объяснять!
– и усмехнулся «со значением».
Это было у них в семье! Во время редких - но как говорится метких - ссор отец решающе-обидным доводом приводил тот, что мать всю жизнь просидела дома, «за печкой». Дипломированный инженер, а интеллекту с гулькин хвост на уровне сельской бабушки - триста километров от железной дороги!
После такого его намека мать обычно уходила в спальню - плакать. Отец какое-то время угрюмо сидел за столом а потом уходил за нею - мириться.
Сейчас Свинцов впервые в жизни использовал этот отцовский «довод» - не словом, а почти только голосом. Но матери и того хватило. Она быстро и испуганно посмотрела на Свинцова. Встала и ушла в спальню. А Свинцов продолжал сидеть за столом.
Теперь ему стало еще муторней. А зачем она лезет со своей материнской заботой? Она же о себе заботится-то, о своем спокойствии. А, что на самом деле будет со Свинцовым да плевать им. Родители!
Но долго он не мог думать эти сухие и лживые мысли. Вышел на улицу. Высокие серые облака обклеили небо сплошной замазкой.
Невольно он пошел в сторону противоположную той, где стоял дом Крысы. И так оказался на речке. Ветер подул Свинцов поежился и вспомнил свою любимую куртку с «молниями». И вспомнил где забыл ее. Да плюс еще мопед - улика!