Случай в переулке

Волков Сергей Владимирович

Герр Мозель, потрепав меня по загривку, ушел в дом и зажег лампу. В окнах наискосок, у Господина-с-Бородкой, тоже загорелся свет.

Двое-без-сапог сошлись вместе в густой тени, отбрасываемой афишной тумбой, и принялись деловито бурчат о чем-то. Я напряг слух, но уловил лишь обрывки фраз.

Зато

я ясно почуял запах железа, пороха и ружейного масла. Но это было еще полбеды. Вскоре порыв ветра донес до меня кислый запах страха. Люди пахнут так лишь в одном случае – когда собираются совершить убийство…

К этому времени окончательно стемнело. В доме Господина-с-бородкой погасли все окна, кроме одного. В нашем переулке вообще рано ложатся спать, особенно в непогоду. Вскоре лишь одинокий газовый фонарь у дома фрау Циммель рассеивал мрак, а все остальное погрузилось в сонную тьму.

Мальчики за каменным заборчиком сидели тихо, как мышки. Двое-без-сапог сердито и довольно громко ругались, выясняя, кто пойдет первым.

Наконец, из-за тумбы выскользнула темная фигура с револьвером в руке. Запах страха от нее шел такой сильный, что я помотал головой и чихнул, пытаясь хоть как-то прочистить нос.

Вторая фигура проследовала за первой, и замерла у стены дома. Первая тем временем поднялась на крыльцо.

Вдруг и «мистер Холмс», и «милый Уотсон», вскочив на ноги, завопили истошными голосами: «Полиция! Полиция!», и бросились со всех ног бежать прочь из нашего переулка!

Я не осуждаю этих мальчиков. В конце концов, они сделали лучшее из того, что могли. Если бы им взбрело в голову набросится на Двоих-без-сапог, они могли бы погибнуть. Если бы они ушли тихо, то погиб бы Господин-с-бородкой и его женщины.

Как

всякая уважающая себя собака, лежащая на пороге собственного дома, я поднял голову и несколько раз гавкнул. Я зенненхунд, в мою пасть целиком помещается десятифунтовый кролик, поэтому лаю я громко. Очень громко.

В окнах соседних домов начал появляться свет. Где-то хлопнула дверь, потом – еще. Скрипучий голос фрау Циммель взвизгнул на весь переулок: «Мужчины! Немедленно наведите порядок!»

Двое-без-сапог замерли, озадаченные. Тот, что поднялся на крыльцо, спрятал револьвер и спустился вниз. Второй зашипел на него, как кот на таксу, но в конце переулка уже показалась белая полицейская пролетка, и Дове-без-сапог поспешили ретироваться.

На этом, собственно, история и закончилась.

Правда, еще долго потом Господин-с-бородкой, проходя мимо нашего дома, останавливался, и подмигнув мне, кидал на крыльцо мятные сухарики, приговаривая при этом на непонятном языке: «Ho-g-oshyi pes, ho-g-oshyi! Ve-g-nyi sto-g-ozh!»

Он так и не узнал, что своим спасением от Двоих-без-сапог обязан вовсе не мне, а заигравшимся допоздна в нашем переулке мальчикам…

…Давно уже уехал куда-то очень далеко Господин-с-бородкой. Вместе с ним уехала его усталая жена и чопорная мать. Над Цюрихом, меняя друг друга, проносились весны и зимы, лета и осени. И вроде все идет так, как положено, как всегда, как надо…

Но почему-то после того случая звезды над Большими Альпами стали казаться мне красноватыми, тревожными, и я стал пореже поднимать глаза к небу.

В конце концов я бернский зенненхунд, черт побери, а не ласточка!