Случай в светлый праздник
Шрифт:
Не знаю, что я болтал, какие глупости говорил, желая скрыть свое смущение, ничего не знаю; минуты казались мне часами, я не знал куда мне деться и готов был провалиться сквозь землю.
— Ну, будет сидеть-то, идемте играть — вскочила вдруг Катенька, схватывая меня за рукав. «Коленька, бежим, будьте моим кавалером».
Но Коленька не мог двинуться с места. Коленька прирос к стулу и боялся шевельнуться, чтобы предательское яйцо не потекло на пол. «А вдруг могут подумать что..». — промелькнула у меня мысль, и кровь снова бросилась мне в голову. Я сидел ни жив, ни мертв, чувствуя, что глаза
— Да что с вами? Вы больны? Отчего вы такой красный? — обступили меня девочки.
Спасительная мысль осенила меня. Я скорчил ужасную гримасу, потом заставил себя улыбнуться и чуть слышно прошептал:
— Ничего, пройдет… мурашки забегали, — и я принялся усиленно тереть себе ногу.
— А… мурашки, ну, это бывает, — засмеялись девочки.
— У маленьких, — язвительно добавила Катенька и, не удостоив меня даже взглядом, вышла с подругами из комнаты.
Большего оскорбления нанести мне она не могла.
— У маленьких, дура! — пробурчал я ей вдогонку.
Я остался один. Что делать? Куда бежать? Некуда: с одной стороны слышались голоса старших, с другой — смех девочек. Положение безвыходное. Я посмотрел в зеркало. Сзади на мундире красовалось большое желтое пятно.
«Просочилось, Боже мой, просочилось», — с ужасом думал я.
Однако надо было действовать, каждую минуту могли вернуться девочки, и тогда что? Опять мурашки? Из двух зол надо выбирать меньшее. Если проходить комнату, то уж лучше мимо старших.
Надо только сделать так, чтобы не заметили. Я закрыл обеими руками злополучное пятно назади и со всех ног бросился бежать через гостиную.
— Куда? Куда, министр? — вдруг услышал я голос генерала за собой. — А… ну беги, беги скорее, вторая дверь в конце коридора.
Не отдавая себе отчета, я бежал по коридору.
«Боже мой, просочилось! Боже мой, просочилось! Боже мой, просочилось!» — бессмысленно повторял я в уме одну и ту же фразу.
Я нашел спасительницу в лице кухарки Марфы, на которую налетел по дороге. Услыхав о несчастии и тщательно осмотрев мой костюм, она заявила, что это яйцо, и что надо его скорей замыть, а то пятно будет.
— Посиди тут, — добавила она, показывая на умывальную комнату, — а я сейчас замою.
— Марфа, голубушка, — взмолился я, — чтобы барышни не узнали.
— Сиди уж, туда же, чтобы барышни не узнали, — передразнила она меня, — очень ты нужен, что ж я докладывать, что ли, пойду, и без тебя дела много.
Я успокоился.
«Правда, что она докладывать, что ли пойдет», — решил я — и без сопротивления дал снять с себя свои форменные брючки и остался ожидать ее в одном мундире. Мундира я не отдал, не желая оставаться в одном белье и решил, что замыть его можно будет после, когда высохнут брючки.
Я остановился перед зеркалом и невольно залюбовался на себя. В красивом мундире и белых рейтузах я казался себе похожим на Наполеона.
«Как красиво, — подумал я, — почему это в гимназии не полагается к мундиру белых брюк? Совсем Наполеон».
Я забыл уже о своем несчастии, о том, что нахожусь в умывальной и ожидаю, пока просохнет мой костюм. Я был уже не гимназист,
Как я ни уговаривал Марфу не лишать меня моего последнего украшения, она осталась непреклонна.
— Засохнет, тогда не отмоешь, а ждать, пока «они» высохнут, так тебе же придется два часа в пустой комнате сидеть.
— А если кто придет?
— Очень ты нужен, сиди уж, — сердито проворчала она и ушла, хлопнув дверью.
Вот уже целый час, как я сижу один в умывальной комнате.
Я слышал, как пробило четыре часа, затем пять, а Марфы все нет и нет. Должно быть, забыла или услали куда-нибудь. Несколько раз выходил я на разведки, высовывал свой нос из комнаты и тихонько звал ее: «Марфа, Марфа» — никакого ответа. Все время нахожусь под страхом того, что кто-нибудь войдет и застанет меня здесь. Продумал все мозги, но не могу найти никакого выхода.
Девочки бегают по всему дому и ищут меня. Слава Богу, что не заглянули сюда, хотя на всякий случай, я нашел себе место, где спрятаться. Туда не полезут искать. Это шкафчик под умывальником. Вынул ведро и могу там легко поместиться. Слава Богу, что я такой маленький.
Ну, кажется идет. Слышны шаги по коридору. Да, это ее шаги.
Бросаюсь к двери ей навстречу, и в ужасе отскакиваю назад: по коридору, своей качающейся походкой, идет генерал.
— Спасайся, кто может, — бессмысленно говорю я и бросаюсь в свою засаду.
Хорошо, что я спрятался: он идет сюда. Вдруг увидит. Мое сердце так сильно бьется, что его удары должны быть слышны по всему дому. Беда, услыхал, идет прямо к умывальнику. Сейчас откроет дверцу. Что-то будет?
Но дверца не открылась. Случилось нечто похуже: генерал стал мыться. Читатель, не смейтесь, грешно смеяться над несчастьем ближнего. Вы понимаете? Я сидел, боясь шевельнуться, чтобы не выдать своего присутствия, а сверху на меня лились потоки мыльной воды. Первая струя пришлась мне, как раз по макушке, потом потекло по шее, по спине, по груди. А я сидел как дурак. Вместо того, чтобы закричать: «Генерал, здесь я, не мойтесь», — я бессмысленно уставился глазами в темный угол умывального шкафа и думал… о том, каким мылом моется генерал.
— Ах да, ландыш, — вдруг сообразил я, вспомнив, что утром перед уходом я душился цветочным одеколоном запаха «ландыш».
Генерал вымылся и, что-то насвистывая, вышел из комнаты.
Говорят, что беда никогда не приходит одна. Не успел я вылезти из засады, снять свои сапоги и рубашонку, чтобы хоть немного отжать ее, как в коридоре снова послышались шаги. Но я не обрадовался им, так как в первый раз. Я отлично знал, что это не Марфа, так как ясно различал голоса Катеньки, Лизы Поганкиной, Веры Шугальевой, Вареньки Лилиной и многих других девочек. Их веселый жизнерадостный смех доносился до меня все ясней и ясней… Сомнения не было: они шли в умывальную. Что делать?