Случайная жертва
Шрифт:
– Это ваш офис или квартира?
– И то и другое.
– Это удобно?
– Ну… – протянул я, демонстрируя мастерство светской беседы.
Она задумалась, явно выстраивая в уме вступительную речь. Клиенты всегда приходят с заготовленной заранее вступительной речью, которая чаще всего разваливается в ту минуту, когда они садятся в кресло передо мной. Чтобы пойти к незнакомому человеку, прихватив с собой чековую книжку, и просить его заняться твоими самыми интимными делами, надо иметь очень веские основания.
–
Я взял со стола желтый блокнот, написал слово «близнец» и обвел его в кружок. Никакого смысла в этом не было, зато давало понять, что я стою тех денег, которых мне еще не заплатили.
– Мужчина или женщина? – задал я вопрос.
– Кто?
– Ваш близнец.
– Я точно не знаю.
Если бы я умел недоуменно приподнимать бровь, то сделал бы это.
– Женщина, – после короткой паузы сказала она. – Я думаю, что это женщина.
Может быть, если прищурить один глаз, у меня это все-таки получится?
– Вы полагаете, что у вас есть сестра-близнец, но точно этого не знаете?
– Да.
– Откуда вам о ней известно?
– Я ее чувствую.
Я отложил ручку и блокнот в сторону. К каждому, кто работает по нашей специальности, потоком идут психи. Посади пять частных детективов за бутылкой водки, и рано или поздно услышишь рассказ про парня, убежденного, что спецслужбы вмонтировали ему в зуб радиопередатчик, или про мужика, которого похитили инопланетяне, или про даму, уверенную, что у нее на антресолях поселился дух ее покойного мужа и разговаривает с ней по-немецки. Кстати, последняя история произошла лично со мной. Женщина лет шестидесяти плакала не переставая и приговаривала: «Но откуда он знает немецкий? Он никогда не знал немецкого. Мы же из Ирака».
– Вы думаете, что я сумасшедшая?
– Честно? Да.
Проблема заключалась в том, что она не выглядела сумасшедшей. Зато производила впечатление человека, у которого кошки на душе скребут.
– Правда ведь, это случается с каждым ребенком? – спросила она. – Когда ему кажется, что он неродной, что его перепутали в роддоме? У меня всегда было ощущение, что у меня есть сестра-близнец, но от меня это скрывают. Вот только это было не просто ощущение. Всякие обрывки фраз… Прерванные разговоры, когда я входила в комнату… Я несколько раз слышала, как мама, рассердившись на меня за что-то, в сердцах бросала отцу по-испански: “Podemos tomar la otra”.
Я не произнес ни слова.
Не дожидаясь моей просьбы, она перевела:
– «Надо было брать другую».
– Вы испанка?
– Наполовину. Отец из Мадрида. Но мама тоже говорит на ладино [2] .
– Она могла иметь в виду что угодно.
– Я тоже так думала.
– Но однажды к вам подошел на улице незнакомый человек и сказал: «Привет, Шошана, как дела?» И теперь вы знаете, что у вас есть сестра-близнец.
Она рассердилась, но голос не повысила:
2
Ладино,
– Он не называл меня по имени. Только спросил, помню ли я, что мы вместе учились в школе.
Я снова подвинул к себе блокнот – в основном, чтобы использовать в качестве защиты, если она вдруг на меня бросится.
– Как-то на улице Бен-Йехуда ко мне подошел человек, – сказал я. – Он утверждал, что служил со мной в артиллерии, а зовут меня Габай. Я объяснил ему, что он обознался, и мы разошлись. Но если бы я верил в то, что у меня есть брат-близнец, я бы, конечно, решил, что он перепутал меня с ним.
Она приняла это с достоинством, но сдаваться не собиралась.
– Это случилось четыре года назад, – продолжила она. Я несколько дней сходила с ума, но потом решила махнуть на это рукой. У меня тогда… – Она запнулась, подбирая подходящее выражение: – У меня был трудный период.
Выяснять, что она имела в виду, не входило в мои намерения. Не сейчас. Вместо этого я спросил:
– Что еще?
Она долго смотрела на меня, пытаясь понять, не смеюсь ли я над ней. Я хранил на лице бесстрастное выражение – абсолютно нейтральное, хоть сдавай в ООН напрокат.
– Десять месяцев назад, – начала она, – скончался мой отец. Я разбирала его бумаги и нашла вот это.
Она достала из сумочки черно-белый снимок. На фотографии, сделанной в больнице, я увидел высокого полноватого мужчину; он был в белой рубашке с короткими рукавами и узким галстуком, какие когда-то носили официанты кафе «Пинк». На вид ему было лет тридцать с небольшим, но лысина уже стала неотъемлемым элементом его облика, и он пытался компенсировать это за счет тоненьких усиков, типичных для жителей испаноязычных стран. Но мой интерес привлек не он, а они. Лежащие у него на руках, по одному на каждой, соприкасаясь головками, два младенца.
Я перевернул фотографию. На обратной стороне стояла только дата: «12.05.71».
– Понятно, – сказал я. – Можно мне пока оставить ее у себя?
– Пожалуйста.
– Вы что-нибудь предпринимали?
– Нет.
– Опять трудный период?
– Нет, – ответила она. – Хотя, вообще-то, да. После его смерти она… – Она снова запнулась, набрала в грудь побольше воздуха и продолжила: – Мы с ней не очень-то ладим. Поэтому я сунула фотографию в сумку и не стала ничего выяснять.
– С ней – это с вашей матерью?
– Да.
– И что же произошло сейчас?
Она заколебалась, словно мучительно вспоминая, каким тоном планировала сообщить мне это, чтобы не выглядеть буйно помешанной, но так и не вспомнила и просто сказала:
– Она в беде.
– Кто?
– Моя сестра-близнец.
– Откуда вы знаете?
– Я же говорила.
– Вы это чувствуете?
– Да.
Без извинений и мудреных объяснений. Да, и все. Сам не знаю почему, но это лаконичное «да» не позволило мне указать ей на дверь.