Случайное добро
Шрифт:
— Надо бежать, — сказал Михаил. — Ты не волнуйся только. Это нормально. Тебя не поймут сначала; скорее всего, объявят сумасшедшим. Так им будет проще. Они боятся того, чего не понимают.
— Сумасшедшим? Меня?
Матвей осторожно отступил от окна. Слова Михаил его поразили. На самом деле поразили, будто не он сам недавно сомневался в собственном здравомыслии.
— Здесь наверняка есть черный ход. Стандартные планировки — бич современности, — с усмешкой отметил Михаил. — Давай посмотрим. Если не окажется, полезем через окно.
Через окно Матвею лезть совсем не хотелось — выбитые стекла
— Я сильно их поранил? — спросил Матвей Михаила. — Ты не знаешь?
Мысль о том, что он причинил боль своей матери, пусть её матерью язык назвать не поворачивался, все одно была ужасной. Она же… растила его, воспитывала. Шпыняла, шлифовала, давила, добивала. Несмотря ни на что, она оставалась женщиной, которая дала ему жизнь. Очередная неоднозначность, очередная дилемма, от которой мозг закипал.
— Потом, потом, потом, — прошептал Михаил, перелезая через упавшее и зацепившееся ветвями за крышу дерево, которое почти намертво заблокировало крыльцо. Сад, как и дом, был заброшен, деревья, кустарники, сорняки получили свободу и использовали ее на полную катушку. — Мы с тобой все обсудим потом.
Матвей с трудом преодолевал полосу препятствий вслед за Михаилом. У него получалось далеко не так изящно, бесшумно и бескровно — уже пара острых веток оставила отметины на лице. «Что-то нечисто с этими буреломами, — мелькнула мысль. — Вряд ли сад — даже за сто лет — мог превратиться в непроходимые чащи без помощи волшебства. Только зачем тратить на это силы?»
— Чертовы волшебники, — пробормотал Михаил, когда они оказались у шаткого заборчика.
— А что?
— Думаешь, подобный ужас мог здесь появиться естественным путем? Никогда.
Матвей кивнул:
— Я тоже об этом подумал.
— Не сомневаюсь. А теперь — бежим, пока полицейским не пришло в голову окружить дом.
— Вот он, вот он! Сюда! — раздался чей-то голос, и Матвей подскочил на месте, в панике завертел головой.
— Бежим же! — понукнул его Михаил.
Но Матвей примерз к асфальту. Его будто ледяной водой окатило, и глаза словно только что открылись, как у двухнедельного котенка, и он увидел, осознал себя — в бегах. Это за ним погоня? Это его хотят поймать?! Самого примерного, послушного, идеального?!
— Бежим! — взвыл за его спиной Михаил.
Матвей все смотрел, как на него надвигается полицейский. В голове царила звенящая пустота. Этого просто не могло быть. Он все ждал, что проснется и вновь окажется на своей кровати. А полицейский был все ближе, ближе, ближе…
— Да чтоб тебя! — рявкнул ему на ухо Михаил. — Бегом марш!
Матвей вздрогнул, развернулся на сто восемьдесят градусов и послушно взял с места в карьер. Они мчались грязными подворотнями и извилистыми переулками, рискуя каждый раз попасть в тупик. Погоня не отставала.
— Куда мы? — задыхаясь от непривычной нагрузки, просипел Матвей.
— Тебе выбирать, — не оборачиваясь, ответил «посланник». — Ты у нас «видящий».
Если бы ситуация не была столь напряженной, Матвей бы выражению улыбнулся. Он когда-то давно слышал его по телевизору в динамичном захватывающем боевике. Мать… ох, простите, «эта женщина» запрещала ему смотреть подобные фильмы, ибо пагубно для психики идеального ребенка, и может сбиться вся программа, и тогда, по ее словам, прощай великие перспективы. Но один раз Алевтина Григорьевна отвлеклась, ушла на кухню, и Матвей переключил канал, и попал на момент невероятной погони… На экране главный герой бежал что было сил по ночному городу, таща на буксире полуголую симпатичную и худую как спичка девицу, и постоянно оборачивался назад, и отчаяние искажало его мужественное лицо, когда он видел, что преследователи близко; и девица плакала от страха, и герой говорил: «Ничего, ничего, нам бы только оторваться от хвоста»…
Что было дальше, Матвей так и не узнал, потому как в комнату вошла «эта». Она не просто телевизор выключила, но и в спальню в наказание отправила, и потом еще беседу воспитательную провела, после которой Матвей еще долго к пульту боялся подходить. И вот боги знает сколько лет спустя Матвею тоже пришлось спасаться бегством, и кому-то со стороны это показалось бы увлекательным. Но только со стороны.
— Надо найти укрытие! — донесся до него голос Михаила. — Решай! Мы долго не протянем.
Матвей на себя такую ответственность брать боялся. Ему вдруг захотелось оказаться дома, в безопасности, и чтобы все стало как раньше. Чтобы он продолжал считать мучительницу Алевтину хорошей, тянуть лямку в школе, бояться и стыдиться себя. Чтобы все было, может, не так уж просто, но уж точно понятно, распланировано на годы вперед.
Когда он мечтал о великих делах, то никак не представлял себе, что они сопряжены со множеством неудобств морального и физического толка. С ответственностью за принятые решения; с колебаниями и волнениями. В его представлении «великое дело» всегда было лишено каких-либо негативных оттенков и последствий; было абсолютно прозрачным по природе.
И вот теперь, когда его преследовали, Матвей впервые пожалел, что у него «предназначение».
Полицейские не отставали — теперь их было трое, и они гнали Матвея, как дикого зверя. По крайней мере, так казалось самому преследуемому. Он несся по городским окраинам, пугая немногочисленных прохожих, нырял в подворотни, сворачивал в проулки, вытирал пот и отдувался, пока не увидел открытую подъездную дверь. Это было спасение. Он резко свернул к ней, запнулся о порожек и практически упал в благословенно-тёмную дыру подъезда. Михаил, эту дверь миновавший, вернулся и юркнул следом.
— Быстро! — скомандовал он. — Твори!
— Что?
— Твори, говорю! Сбей их со следа! И только попробуй сказать, что заклинание забыл!
— Что?
— Иллюзия, мой друг! Простейшая иллюзия!
Матвей почти не слышал слов Михаила — так громко стучало сердце — но смысл уловил. Только бы заклинание не перепутать, только бы не перепутать. Альтернативы не было, времени на размышления не было. Или заклинание, или его поймают. Матвей выталкивал из себя слова, и чувствовал, как волшебство начинает работать.