Случайные попутчики

Хайсмит Патриция

Она включила зажигание и, проскочив сквозь узкие ворота, выехала на дорогу.

Гай сжал зубы. Значит, письмо, вполне вероятно, ждет ее дома. На него вдруг нашла уверенность, что письмо и вправду пришло; теперь поздно что-нибудь предпринимать, и эта мысль лишила его силы и речи.

Они шли себе, разглядывая собак, и он отчаянно искал, что бы такое сказать.

— Эти, от Шоу, давали о себе знать? — спросила Анна.

— Нет.

Он уставился на какую-то нервную таксу и попытался сосредоточиться на том, что Анна рассказывала о какой-то таксе, которую держал кто-то из родственников.

Пока

что она не знает, думал Гай, но если не узнает сегодня, то рано или поздно все равно будет знать, это вопрос времени, может быть, нескольких дней. «Что именно будет знать?» — снова и снова задавался он вопросом и сам себе отвечал, то ли для того, чтобы себя успокоить, то ли для того, чтоб помучить: что прошлым летом он познакомился в поезде с одним человеком, который потом убил его жену, и что он согласился на это убийство. Именно так обрисует ей Бруно суть дела, подбросив для убедительности пару подробностей. Да и в суде, если уж на то пошло, сможет ли Бруно, чуть-чуть исказив их разговор в поезде, представить дело как полюбовное соглашение между убийцами! Ему вдруг ясно припомнились часы, что он провел в купе Бруно, этом маленьком аду. Ненависть тогда развязала ему язык, та самая мелочная ненависть, которая заставила его клеймить Мириам тем июньским днем в парке Чапультепек. В тот раз Анну рассердило не столько то, что он говорил, сколько эта его ненависть. Ненависть тоже грех. Христос остерегал от ненависти как от прелюбодеяния и от убийства. Ненависть — само семя зла. И не сочтут ли его на Христовом суде хотя бы отчасти повинным в убийстве Мириам? И не скажет ли Анна то же самое?

— Анна, — перебил он, решив, что ее следует подготовить, а он обязательно должен знать, — если бы меня обвинили в причастности к смерти Мириам, что бы ты?.. Ты бы?..

Мир разом застыл, и они с Анной оказались в его неподвижной сердцевине.

— В причастности? Что ты этим хочешь сказать, Гай?

Кто-то его толкнул: они стояли посредине дорожки.

— Только то, что сказал. Обвинили, и ничего больше.

Она, видимо, не могла сразу найти нужные слова.

— Только обвинили бы, — продолжал Гай. — Мне просто хочется знать. Обвинили без всякого основания. Это бы не имело значения, правда?

Он хотел спросить, вышла бы она за него в этом случае, но не мог задать такой жалкий молящий вопрос.

— Гай, почему ты об этом заговорил?

— Мне просто хочется знать, вот и все!

Она оттеснила его на обочину, чтобы не мешать проходящим.

— Кто-нибудь тебя в этом обвинил, Гай?

— Нет! — возразил он, ощущая неловкость и раздражение. — Но если бы кто-то обвинил, если бы попытался сфабриковать против меня серьезное дело…

Она посмотрела на него с тем смешанным выражением огорчения, удивления и недоумения, которое он и раньше ловил в ее взгляде, когда со злости или из чувства противоречия говорил или делал что-то такое, чего Анна не одобряла, не понимала.

— Ты этого от кого-то ждешь? — спросила она.

— Я просто хочу знать! — торопил он, и вопрос-то казался таким незамысловатым!

— Когда ты вот так говоришь, — спокойно произнесла она, — я начинаю думать, что мы совсем не знаем друг друга.

— Прости, — пробормотал он. Ему почудилось, что она разрезала связующую

их невидимую нить.

— Не верю я, что ты огорчен, а то бы не повторял такого! — проговорила она все тем же тихим голосом, глядя на него в упор полными слез глазами. — Это как тогда в Мехико, когда ты обрушился с обличениями на Мириам. Я не желаю… мне это не нравится, я не такой человек! У меня от этого чувство, будто я тебя совсем не знаю!

Будто я тебя не люблю, мысленно уточнил Гай. Стало быть, она, очевидно, отказывается от него, не хочет больше пытаться его узнать или полюбить. Он стоял, погружаясь в отчаяние, теряя под ногами почву, не в состоянии пошевелить пальцами или вымолвить слова.

— Да, раз уж ты меня об этом спросил, — сказала Анна, — я думаю, для меня будет иметь значение, если тебя обвинят. В свою очередь, тоже хочу спросить — почему ты это предполагаешь? Почему?

— Я не предполагаю!

Она отвернулась, отошла в самый конец дорожки и остановилась, опустив голову. Он последовал за ней.

— Анна, ты меня прекрасно знаешь. Ты знаешь меня лучше всех в мире. Я не хочу иметь от тебя тайн. Просто мне пришла в голову эта мысль, вот я тебя и спросил!

Он почувствовал, что исповедовался перед ней, и с чувством облегчения пришла мгновенная уверенность — такая же твердая, как недавнее убеждение, что Бруно написал письмо, — что Бруно не написал и не напишет.

Она равнодушно смахнула слезинку из уголка глаза.

— И вот еще что, Гай. Ты не перестанешь когда-нибудь ждать самого худшего — во всем и везде?

— Да, — ответил он. — Видит Бог, перестану.

— Вернемся к машине.

Он провел с Анной весь день и поужинал у нее дома. Никакого письма от Бруно. Гай выбросил из головы все опасения, словно кризис уже миновал.

В понедельник около восьми вечера миссис Мак-Косленд позвала его к телефону. Звонила Анна.

— Милый, я… я немножко расстроена.

— Что случилось?

Он знал, что случилось.

— Я получила письмо. С утренней почтой. Про то самое, о чем ты говорил в субботу.

— Про что именно, Анна?

— Про Мириам. Отпечатано на машинке. Без имени.

— Что в нем написано? Прочти в трубку.

Голос у Анны дрожал, но слова она выговаривала, как всегда, четко!

— «Дорогая миссис Фолкнер! Вам, вероятно, будет небезынтересно узнать, что Гай Хайнс имел к убийству своей жены куда более прямое отношение, чем в настоящее время считает полиция. Но правда выйдет на свет. Я полагаю, вам об этом следует знать, чтобы подумать, прежде чем выходить за такого двуличного типа. В придачу к этому пишущий знает, что Гаю Хайнсу недолго осталось гулять на свободе». Подписано: «Доброжелатель».

Гай закрыл глаза.

— Господи!

— Гай, ты не знаешь кто это мог написать? Гай? Ты где?

— Здесь, — ответил он.

— Так кто?

По ее голосу он понял, что она всего лишь напугана, что она ему верит и боится исключительно за него.

— Не знаю, Анна.

— Это правда, Гай? — спросила она с тревогой. — Ты бы должен был знать. С этим нужно что-то делать.

— Я не знаю, — повторил он, хмурясь. Его мысли, казалось, сплелись в запутанный узел.

— Ты должен знать. Думай, Гай. Есть люди, которых ты бы мог назвать своими врагами?