Шрифт:
Москва. Осень. Патриаршие пруды
Человек может оценить степень разумности своих поступков лишь после того, как в полной мере насладится их последствиями…
Эта мысль надоедливой мухой кружилась в голове Саши Крыловой, элегантной брюнетки, средних уже лет. Про средние свои лета она тоже думала неотступно, и думы эти не добавляли ей радости. Погода хоть и блистала последним осенним великолепием: неярким солнцем, прозрачной голубизной неба, сдержанным теплом, но настроение создавала элегическое, полное похоронной грусти по несбывшимся надеждам. С деревьев падали
Саша сидела на скамейке на Патриарших и совершала мысленный обряд прощания с прошлой жизнью. Состоял он из отказов от разных приятностей и неприятностей, которые раньше составляли часть ее замысловатого бытия.
Прощайте, две зубных щетки в ванной!
Прощайте, разбросанные по квартире мужские носки!
Прощайте, ссоры!
Прощайте, бурные примирения!
Прощайте, ночи, поделенные на двоих!
Прощайте, утренние поцелуи в дверях!
Прощайте, вечерние разговоры!
Прощайте, веселые выходные!
Прощай, мой любимый!
Прощай, любовь!
Прощай!
Здравствуй, новая жизнь!
А что в этой новой жизни-то? Лишь холод пустой постели, одиночество, да тоска неизбывная. Да обида, да боль утраты, да злость, да отчаянье. Как же идти в новую жизнь с такими спутниками? А стоит ли вообще идти? К чему вся эта пустая суета и бессмысленные трепыхания? Почему же он ушел? За что он со мной так?..
— Вы тоже что-то потеряли? — мужской негромкий голос справа.
— Мужа, — отвечает Саша, не глядя, и даже не удивляясь, что она произносит это вслух, да еще и обращаясь не известно к кому.
— А я веру. Веру в людей. Вот и задумаешься, чья утрата горше.
Саша медленно поворачивает голову и смотрит, наконец, на обладателя этого негромкого голоса, чья утрата, возможно, и в самом деле горше, чем ее собственная, впрочем, в данную секунду она в этом сомневается. Не молод, не красив, очевидно, не высок. Словом, на другом конце скамейки сидел несколько облезлый тип, лысоватый, грузноватый, с печальным челом, отмеченным клеймом самой что ни наесть инфантильнейшей интеллигентности. Одет в черное грязноватое, несколько помятое пальто, которое, однако, все еще хранит остатки былого дизайнерского величия. Старые туфли, очевидно, тоже некогда стоили немалых денег. Саша в этом разбиралась.
— Как же это случилось? — интересуется она участливо. Всегда ведь приятно видеть человека, который несчастнее тебя. У нее-то, у Саши, сапожки новые и пальто из последней коллекции одного уважаемого бренда. Муж-то от нее ушел, а деньги и вера в человечество в целом при ней остались. А этот бедолага являет собой совсем уж жалкое зрелище.
— А знаете что, милая барышня, давайте-ка мы с вами шампанского выпьем! Купил вот на последние деньги. В конце концов, великие утраты нужно отмечать с помпой и апломбом, приличествующими случаю. К сожалению, это дешевое шампанское сейчас самый большой апломб, который я себе могу позволить, но все же… Но знаете, принимая во внимание этот чудный уголок нашего города, эту дивную погоду и таинственную незнакомку, сидящую рядом, можно говорить о некоем величии момента. Я даже и не рассчитывал, что все так распрекрасно устроится. Ну, так что же, выпьем?
— Выпьем! — с гусарской удалью согласилась Саша, и вдруг поняла, что еще несколько дней назад она ни
Незнакомец извлек из кармана два пластиковых стаканчика, усмехнулся смущенно:
— Извините, хрустальных фужеров не прихватил, да и нет их у меня… теперь, — разлил, передал один стаканчик Саше. — Ну что ж! За крушение старых иллюзий и обретение новых! — провозгласил он тост и жадно припал к стаканчику.
Саша тоже задумчиво сделала несколько глотков и пришла к выводу, что дешевое российское шампанское, распитое на Патриарших с незнакомцем в последний теплый осенний день, сильно украшает жизнь.
— Как вас зовут? — спросила она, — или так и останемся незнакомцами?
— Извините, со всеми этими неприятностями совсем забыл о правилах приличия. Александр!
— Забавно, а я — Александра.
— Тезки, значит… — он снова увлекся шампанским. Взгляд его был устремлен на гладь озера, и Саша вдруг прочитала в этих, замутненных страданием зеленых глазах, отчетливое желание утопиться.
— А ведь мы точно не ценим того, что имеем, — произнесла она тихо. — Знаем ведь, что надо бы ценить, а не ценим.
— Вы о чем? — спросил он рассеянно.
— О многом. Но сейчас — о погоде. Сегодня светит солнце, а завтра ведь может пойти дождь. И будет он идти до ноября, а потом настанет долгая-долгая зима. Давайте сегодня не будем думать о грустном. У нас для этого вся зима впереди.
— Не получается, милая барышня, никак не получается! Да и кто знает, настанет ли для меня зима… — Александр вздохнул.
— Расскажите мне, как вы лишились веры в людей?
— Ничем не примечательная история. Вполне банальная, как это ни печально…
— И все же расскажите… Вдруг вам станет легче?
— Не уверен, но так и быть, удовлетворю ваше любопытство… Но история, действительно, вполне заурядная… Был я себе простым советским молодым ученым, ну не совсем простым, а талантливым и перспективным… По крайней мере, так обо мне говорили. Историю нашего отечества вы, наверное, примерно, знаете… Перестройка, гласность, развал Советского Союза, развал экономики, и вот из светила науки я превратился в нищего изгоя общества, но становиться челноком и болтаться с огромными клетчатыми баулами я не желал. Профессиональная гордость. Думал, лучше с голоду сдохну, а торговать не пойду. Я же рожден для науки! Только вот наука нашей стране стала не нужна. Ну и я вместе с ней. Состоял на иждивении у моей тогдашней супруги, которая к новой реальности адаптировалась быстро. Она, правда, хоть и любила меня сначала, но жизни такой не выдержала. И вот однажды ясным весенним днем, когда в Москве звенели капели и падали сосульки, она укатила от меня с шикарным новым русским в малиновом пиджаке на вишневой девятке. Чего вы смеетесь?