Случайные связи
Шрифт:
Когда они выходят из ресторана, Амели не хочет сразу возвращаться и предлагает пройтись. Стало теплей. Она идет с ним под руку. Они проходят мимо казино с лицемерно-белым фасадом. Тристан всегда любил играть, в отличие от Амели, считавшей это занятие вульгарным и безнравственным. Он не предлагает ей зайти.
Вот они сидят за столиком на террасе «Бара Солнца», у моря. Людно. «Субботний вечер», — произносит Амели. За столиком они молчат. Рядом с ними сидит шумная компания, а где-то над ними плывет огромная красная луна.
— Так и тянет искупаться, — говорит Амели.
В компании Тристан замечает брюнета лет
— Что с тобой? — спрашивает Амели.
Тристан осторожно указывает ей на своего соседа и говорит, что ему кажется, будто он его уже где-то видел, прекрасно зная, что на самом деле находится во власти совсем других ощущений, чего-то более «тонкого».
— Вот странно, сегодня утром я тоже встретила одну пару, и у меня тоже возникло ощущение, что я их уже где-то видела.
По правде говоря, он бы дорого отдал, чтобы оказаться на его месте. Красивый, молодой, сидит с двумя девушками, смешит их. У них впереди целая ночь. Да и жизнь, впрочем, тоже. Это зрелище конкретизирует его тоску. Сейчас он женится. Каждому свой черед. Когда-то ведь и умирать придется.
Он все еще не подарил ей кольцо. Он пытается представить их свадьбу.
Все съедутся в Шартр, в дом бабушки Амели. После бракосочетания соберутся в саду. Стоит чудесная погода, хотя довольно ветреная: у матери Амели несколько раз чуть не слетела шляпа.
Тристан знакомится с отцом Амели, что придает этому дню слегка сюрреалистический оттенок. Итак, вы женитесь на моей дочери? Очень рад! Гости по очереди подходят их поздравить. И тут Тристан понимает, что большинство присутствующих здесь людей ему совершенно безразличны. Он наблюдает за ними и чувствует себя чужим среди них. Хуже того: он чувствует себя чужим на собственной свадьбе.
Откуда это чувство? Он же пригласил тех, кто ему дорог. Кстати, он впервые собирает их всех вместе, а сам в это время почему-то испытывает смутное ощущение одиночества.
Его беспокойство вызвано более глобальным страхом, страхом ограничения возможностей. Я уже говорил об иллюзиях Тристана относительно того, что он живет в мире, где вечно все будет возможно. Он станет биться до конца. Но что такое страх ограничения возможностей, если не гнусное свидетельство того, что различные возможности тают одна за другой и жизнь выстраивается и замыкается во все более ограниченных рамках? Мы живем в мире конкретного. У нас есть наш район, наши друзья, наша квартира, наше прошлое, наша жена, и все это так смехотворно ничтожно.
Во время религиозной церемонии священник будет говорить о втором пришествии.
Что такое второе пришествие?
Я думаю о первых христианах, которым было обещано, что спасение скоро наступит, что они увидят его собственными глазами. В ожидании они состарились, но так ничего и не случилось. Они умирали одни за другими, но так ничего и не произошло. Так что же, выходит, их обманули?
Как тут не уличить во лжи их Спасителя? Если только его не перенесли на другую дату, если не перенесли спасение. Или же и того лучше — откровение, откровение о самой сущности этого спасения,
Но если спасение всегда лишь грядет, то первое, что приходит в голову, — это то, что в таком случае оно ждет нас в конце нашего здешнего бытия, а значит, достаточно просто продолжать свой путь, чтоб обрести его. Как если бы существовало какое-то другое место, более соответствующее нашим упованиям, и это другое место было бы именно тем, к чему мы приближаемся с каждым днем. Небо — одно из таких направлений.
Этот миф второго пришествия. Второе пришествие было единственным, что смогли придумать первые христиане, чтобы в хаосе мира не видеть опровержения существования Бога: совершенство там, где нас нет.
Так устроена наша психика: хочу все то, чем еще не владею, хочу этот ускользающий от меня иной мир, и только он позволяет мне продолжать надеяться.
Второе пришествие — это неспособность отказаться.
Однако, беря в жены Амели, Тристан свяжет себя обещанием отказываться от многого, а значит, потеряет всякую надежду на спасение. Он окажется один на один со своим внутренним хаосом, его охватит ужас от ощущения ограниченности своих возможностей: его жизнь станет лишь продолжением той, которой он живет сейчас. Он станет жить с Амели. Наверно, у них будут дети. И так далее…
— О чем ты думаешь?
Амели встревоженно улыбнулась ему.
— Да так, ни о чем.
И снова ему слышатся вдалеке звуки музыки, гул праздника; они едва доносятся, нереальные, смутные звуки, словно пробивающиеся сквозь глубокий сон. И тогда, будто бы доверяя памяти больше, чем самому себе, Тристан обращается к воспоминаниям, и на него веет холодом от безрадостных воскресных вечеров его юности, когда он возвращался в интернат, больше похожий на тюрьму, а снаружи кипела жизнь, возбуждение тел, которые встречались и дарили друг другу свое тепло.
Когда они допили, Амели предложила искупаться. Они подошли к воде удостовериться, что она не слишком холодная. Луна освещала волны.
— Смотри, не видно ни зги. Это то, что мне больше всего нравится в ночных купаниях. Представляешь, что там внизу…
Тристан оглядывает пустынный пляж. Ночь скрыла горизонт, и действительно ничего не видно, кроме луны и ее отражения в воде. Он вспоминает пляжи в Бретани, где провел все свое детство. Что он ищет здесь, в Нормандии? Если можно принадлежать какому-то месту, то он принадлежит Бретани. Он закрывает глаза и под опущенными веками видит бретонский пляж, диковатый, полный детских криков; лето, шум корабельных моторов, ветер в надутых парусах, сладостное возбуждение каникул — вся его жизнь «на приливе». Заброшенные и пустынные сейчас, в конце сезона, эти пляжи вновь оживут следующим летом. Все следующие лета эти пляжи будут оживать без него. И каждый раз будет все то же лето. Вечности нет до него дела. Когда он исчезнет и от него ничего не останется, на этих пляжах будут слышны все те же детские крики, тот же шум корабельных моторов, тот же ветер станет надувать паруса и будет царить все то же сладостное оживление летних каникул. Тристан сжимает кулаки. В конечном счете ничего не происходит, а годы утекают сквозь прорехи этого царства детства. Не успеваешь закрыть глаза, как с удивлением понимаешь, что у тебя уже есть своя история, свои сожаления и даже раны.