Случайные встречи
Шрифт:
Правда, мне тогда еще не приходило в голову, что это относится не только к заключенным, но ко всем. Черный Джек растолковал мне простую истину.
А теперь я убежден, что цивилизация, придумавшая тюрьму, куда прячут человека, какой бы он ни был, — дикая цивилизация, хотя дикари и не играют в эти игры. Они убивают на войне или во гневе, но не крадут у человека душу, не убивают ее разлукой с друзьями, такими же сукиными детьми, как он сам.
Я провел с Черным Джеком всего несколько часов — с полдвенадцатого до полчетвертого: мы сидели за ленчем в клубе «Ротэриан». Джек рассказал мне
Спокойный маленький человечек с чувством собственного достоинства, а душа его была разбита. И все же я был поражен, когда спустя меньше года прочитал в «Кол», что Черный Джек покончил с собой — бросился в залив Сан-Франциско.
31
Папулиус издавал «Макарони ревью».
Его офис находился на втором этаже здания, похожего на мышеловку, на Говард-стрит, где босяки вели жизнь философов; оно и по сей день там — между Четвертой и Пятой улицами Сан-Франциско.
Окна его кабинета выходили на улицу; в нем стоял письменный стол, на столе были телефоны и несколько экземпляров «Макарони ревью», а у стола три проволочные корзинки, набитые вырезками из газет, письмами, брошюрами и прочей белибердой, которую авторы присылали ему по почте или притаскивали собственноручно.
К примеру, в одной корзинке на самом верху лежала религиозная брошюрка. Она называлась «Чаете ли вы бессмертия?» (Думаю, Папулиус изучал эту проблему с величайшим вниманием.)
Он был ладно сбитый человек и говорил с сильным греческим акцентом. (Много лет спустя, когда я услышал Спи- руса Скураса, я тотчас же вспомнил Папулиуса. Вы, естественно, можете спросить, а кто такой этот Спирус Скурас?)
Шел 1932-й. Папулиусу было примерно тридцать восемь, а мне — двадцать четыре. Он поместил коротенькое объявление в специальном разделе «Икземинера», который я изучал каждое утро, причем бесплатно, на витрине около здания, где помещался концерн Херста, на углу Третьей улицы и Маркет-стрит.
В объявлении говорилось: «Требуется писатель. Папулиус. 848, Говард». Судя по тому, как оно было набрано, Папулиус заплатил за него самую мизерную цену, но я, разумеется, не обращал на подобные пустяки внимания, меня поразило содержание: ему нужен писатель!
А это-то как раз меня больше всего и устраивало, а то, что там ни слова не было о зарплате, не имело ни малейшего значения. Просто интересно, он будет платить по часам, по дням, по неделям, по месяцам, по годам или сдельно? А если писатель принесет прекрасный материал, оценит ли его этот человек, этот издатель, этот Папулиус, и не прибавит ли гонорара? В те дни даже чуть-чуть надбавки не помешало бы, хоть потому, что и просто чуть-чуть, даже без всяких надбавок, было пределом мечтаний молодого человека.
«Папулиус, — думал я, торопясь уже в 9 часов 30 минут к дому номер 848 по Говард-стрит тем июньским утром. — Где я слышал это имя? Кажется, это один из самых великих и самых благородных греческих философов, не потомок ли того великого грека человек, что живет на Говард-стрит в доме номер 848?»
Кто
Я поднялся на второй этаж и увидел табличку «Макарони ревью». Тихонько постучал, подождал, потом дернул за ручку. Она повернулась, и я вошел.
Маленькая, очень суетливая женщина с безумными глазами и крепкими мускулами взглянула на меня, а мужчина с жалкой седой бороденкой, как на портретах Ван Дейка, стоя через стол от женщины, но не потому, что он играл с ней в пинг-понг, а потому, что копался в каких-то раскрытых книгах и длинных кондуитах, этот жалкий мужичонка не только взглянул в мою сторону, но и удостоил меня фразой:
— К Папулиусу?
— Да, по объявлению.
— Он будет через час, зайдите через час.
— Место еще есть?
— О да, да, да, — ответил мужчина, — еще есть.
— В объявлении говорилось, что нужен писатель.
— Да, да, совершенно верно. Поговорите об этом с господином Папулиусом.
Я пришел через час. Папулиус принял меня с распростертыми объятиями и сказал, что ему предстоит нанести кое- какие визиты и он возьмет меня с собой. Он поехал на макаронную фабрику на Норт-Бич. Там он говорил без умолку, но за рекламу на целую полосу в следующем номере «Макарони ревью» выудил у владельца не сто, не пятьдесят и даже не сорок долларов, а тридцать!
Папулиус хотел, чтобы я сам научился делать эти визиты и уговаривать фабрикантов помещать рекламу в нашем журнале, шесть номеров которого он показал мне еще в машине.
Журнал состоял из сорока довольно плотных больших страниц, и на большинстве были рекламы.
— Только в Сан-Франциско восемьдесят четыре фабрики по производству спагетти и макарон, — сказал мне Папулиус не без удовольствия. — И «Макарони ревью» — единственный журнал, в котором они могут печатать свою рекламу. Когда я прихожу к новичку и открываю журнал, у него прямо глаза на лоб лезут. Ну а что я ему говорю, ты сам слышал.
— Да, вы сказали, что непременно напишете о его компании.
— Вот именно, а ведь ты писатель. На этих листках я записал его имя и кое-какие данные. Напиши о нем. Слов сто достаточно. Просто скажи, что у него прекрасная чистая фабрика на Колумбус-авеню, дом 142, что он выпускает свою макаронную продукцию уже восемь лет, уже восемь поколений его рода занимаются этим делом. Ну что-нибудь такое.
— Хорошо, сэр, — ответил я, потому что он еще не подошел к денежному вопросу, и я подумал, что если он увидит, какой я понятливый и как стараюсь, он станет платить больше. Но он вообще не заговорил о плате, и я уже был готов на любую.
Мы проехали на его стареньком «оверленде» еще четыре квартала: Папулиус решил повторить свою операцию, но на этот раз фабрикант сказал:
— Я не нуждаюсь в рекламе, мои дела и так идут прекрасно.
— Престиж! Престиж! — кричал Папулиус. — Вот почему нужна реклама!
Но тот махнул рукой:
— Не нужна, не нужна, — и ушел.
— Я сам виноват, — заметил Папулиус. — Надо было не так. Учись на моих ошибках. Мне надо было поговорить о его матери. Запомни, с некоторыми сильными мира сего надо говорить об их мамах, тогда они начинают тебя слушать. А он просто не захотел меня слушать.