Случайный билет в детство

Стрелков Владислав Валентинович

Все сидят не шевелясь, песню слушают. Витя как-то странно прислушивается. И не подыгрывает. Не знает её, что ли? И фильм не смотрел?

Наши посиделки напоминали помесь «Угадай мелодию» и «Музыкального ринга». Я и Григорьев соревнуемся — кто, сколько песен знает? Витя, конечно, музыкант профессиональный, по чистоте исполнения меня на раз обставит, вот в знании репертуара, то есть количество песен… тут ему ловить нечего. Пусть не все тексты полностью знаю, но я Григорьеву приличную фору дать могу.

Но это соревнование не я начал.

Вдоволь наполоскавшись под водопадом, мы вернулись в лагерь. Солнце

скрылось за горой и в ущелье сразу стало сумрачнее, и прохладнее. Разобрали свои рюкзаки. Я отвязал, спальник, вынул из рюкзака все продукты, сложив их в котелок и, вместе с ребятами, отнес их к одному из костров, где уже кашеварили наши девчонки. Сдали всё Верке. Я на всякий случай предупредил — что один пакет является приправой. А котелок мне вернули, сказав, что добра этого уже навалом, есть и больше, на что Савин победно хмыкнул.

Костер пылал вовсю, огненными языками пытаясь достать до пока ещё светлого неба. Вокруг кострища ещё засветло пацаны больших камней накатили. Только я сел на один из камней, как рядом материализовался Олег и сунул мне гитару. Взял инструмент со вздохом. Что ж, сам виноват, сейчас начнется концерт по заявкам.

— Ты говорил — песен много знаешь? — присел напротив Витя держа свою гитару. Странно, что я не видел её, когда в автобусе ехали. Вокруг нас тут же образовалось плотное кольцо из ребят. Рядом со мной Раевская уселась, а с другого бока, опередив Олега, Смольнякова пристроилась. Савин поворчал и сел где-то сзади. Установилась тишина. Даже показалось что шум речки стих.

И началось — Григорьев поет, я угадываю, потом наоборот. Если угадал, то подпеваешь и подыгрываешь. Счет у нас получился равным. Зря я думал, что дам Григорьеву фору, скорей он мне её даст. Витя знает почти всю эстраду на данный момент. И нашу и зарубежную. Вот только с песней «Зурбаган» он почему-то не знаком.

— Два часа на часах и не нас и не нашего века. Смотрит девушка с пристани вслед кораблю. И плечами поводит, озябнув от ветра. Я люблю это время безнадёжно люблю.

— Здорово, — говорит Григорьев, — а что это за песня? Тоже твоя?

Я даже рот от удивления раскрыл.

— Нет, что вы! «Зурбаган» Дербенев написал, а музыку Чернавский сочинил.

— Не слышал.

— Как не слышал? — говорю. — Её Пресняков поёт!

— Пресняков? — Витя смотрит недоуменно. — Самоцветы её не пели, вроде. Их репертуар я хорошо знаю.

Тут я все понял — «Зурбаган» только в следующем году запишут, а про Вову Преснякова пока никто слыхом не слыхивал. Не знают тут такого певца. Хорошо хоть про фильм «Выше радуги» не брякнул. Объясняй потом — откуда я знаю про все это? Вот бляха муха, как нечаянно вышло!

— Ладно, зачтено. — Григорьев взял пару аккордов, глянул на меня и начал играть.

— Узнаешь? — спросил он.

— Пока нет, — пожал я плечами. А Витя начинает петь:

— Тихий вечер спустился над Камою, Над тайгой разметался закат. Ты сегодня с надеждой упрямою Ждешь письма от московских ребят.

Однако

песню я так и не узнал.

— Эта песня Юрия Визбора, — сказал Григорьев, — называется «Тихий вечер спустился над Камою».

Обалдеть! Из Визбора я знаю пару-тройку песен, и все. Не могу я знать абсолютно все песни. М-да, он наверно шутит.

— Извини, — говорит Витя, — эту песню ты мог и не знать.

И начинает другую мелодию, а затем и поёт:

— Над деревней Клюевкой опустился вечер, Небо залунявилось, звезды — пальцем тронь. Где-то вдалеке пичуги малые щебечут. Где-то недалече всхлипнула гармонь.

Песню я узнал сразу. Какой оказывается он хулиган. Мельком глянул на Щупко. Не знает она этой песни и, не дожидаясь финала, сказал:

— «Над деревней Клюевкой», — перебиваю Григорьева. — А написал её Юрий Лоза. У него много отличных песен.

Чуть не сказал, что вырос на его песнях. Делать невозмутимое лицо стало труднее, так как во мне зашевелился хулиган, и, не дав Григорьеву опомниться, начинаю играть и петь:

— На маленьком плоту, Сквозь бури дождь и грозы… Взяв только сны и грёзы, И детскую мечту…

У Григорьева отвисает челюсть. Чего это он?

— … но мой плот, Сшитый из песен и слов, Всем переменам назло, Вовсе не так уж плох.

— Откуда та её знаешь? — потрясенно спросил Витя. — Эту песню Юра только недавно написал и нигде, кроме как в узком кругу она не звучала.

— Откуда? — от злости на самого себя, так и хотелось про горбатого ввернуть, но я сдержался, так как сам виноват. Знал бы он — откуда.

— Слышал её как-то, в узком кругу. А ты вот так говоришь, будто сам Лозу хорошо знаешь.

— Знаю, конечно! — кивает Григорьев. — И очень хорошо знаю. Это сейчас он в столицу подался, а до этого мы часто вместе собирались, тексты сочиняли, идеями делились, играли. Даже группу свою собрать хотели, но как-то не вышло…

Витя задумался, а меня сзади нетерпеливо толкнули, и зашептали: «Играй, давай».

Ладно, я спою то, что давно известно, и начал «Отель Калифорния». Григорьев встрепенулся и тоже включился в мелодию. Вот только оригинальный текст я плохо помнил, и решил спеть русский:

— На пустынной дороге Кудри ветер трепал…

И вновь Григорьев смотрит удивленно, даже на миг играть перестал.

Словно дымом кальяна, Над шоссе смог стоял… Впереди свет призывный На ночлег намекнул… И как будто приливной волной Он меня притянул.