Случайный вальс

Не пой, красавица, при мне

Ты песен Грузии печальной

А.С. Пушкин

Я совсем танцевать разучился

И прошу вас меня извинить…

Е.А. Долматовский

Видавший виды уазик, заскрипев тормозами, остановился у мэрии. Папа взглянул на меня через плечо:

– В самом деле не пойдёшь?

Я отрицательно покачал головой:

– Нет, Григорий Ильич, не хочу целоваться с мужиками.

Полковник ухмыльнулся и выбрался из машины. Вообще-то, мы не были родственниками, более того, он и до командировки в Грузию являлся моим прямым начальником, командуя кадром запасной дивизии. Этим псевдонимом «наградил» его я, прибыв в часть после

окончания академии. Григорий Ильич знал об этом, но никогда не возмущался и не протестовал. Очевидно, ему она пришлась по душе. Здесь, в Зугдиди, он руководил оперативной группой, а меня «прихватил» с собою в качестве начальника штаба. Тогда никто и предположить не мог, что скоро начнётся первая чеченская кампания и командировка в Закавказье была сродни «путешествию» в горячую точку, сродни, наверное, Приднестровью. Когда командир объявил офицерскому составу о своём убытии, и предложил желающим должность начальника штаба опергруппы от Уральского округа, в зале повисла гнетущая тишина. Пауза затянулась и я, не выдержав, поднял руку. Так, волею судьбы и случая, наши отношения перешли из «служебного» разряда, в разряд более похожий на «товарищеский». Два месяца опергруппа располагалась в Кодорском ущелье, прикрывая нейтральную зону, разделяющую абхазов со сванами. Или сванов с абхазами. Это, как кому по душе. Ближе к концу лета, командующий принял решение переместить штаб опергруппы сюда, в Зугдиди, последнюю «вотчину» президента-мятежника.

Полковник подошёл к дверям учреждения, постоял, подумал и всё-таки вернулся к машине:

– Слушай, я ведь тоже не люблю целоваться с мужиками, но ведь мы обязаны поддерживать контакты с руководством города…

Что и говорить, «железный» аргумент. Комдив не любил, когда ему перечили даже в малом. Правда, и у него были слабости. Не хорошо, конечно, но я решил разыграть беспроигрышную карту:

– Григорий Ильич! Ну, вы ведь и сами знаете, какой из меня «дипломат-политик»? Я ведь и двух слов связать не могу. Зачем вам манекен на саммите? Головой кивать что ли? Как Киса Воробьянинов? Вы – совсем другое дело…

Хитрость удалась, командир снисходительно улыбнулся:

– Ладно уж, сиди. Сам разберусь.

Проводив начальство глазами, я вышел из уазика и огляделся по сторонам. Осень ещё даже и не собиралась набирать силу: кроны деревьев по-прежнему хвастались друг перед другом листвой, а клумбы наполняли городской воздух лёгким ароматом свежих цветов. Идиллическую картину портил вдребезги разбитый асфальт центральной улицы и покосившиеся фонари давно неработающего освещения. Город жил своей, привычной жизнью: мужчины с утра курили у ворот домов или коротали время в небольших кафе и пивных, а женщины заготавливали хворост для печей, таская вязанки высушенных веток на спинах. Сейчас с работой в Зугдиди серьёзные проблемы, а в советское время здесь работало с десяток предприятий. Что поделаешь? Демократия и независимость зачастую идут рука об руку с нищетой и безработицей.

– Товарищ полковник, я сбегаю в дукан? – водитель Серёга вопросительно смотрел мне в глаза, – сигареты кончились…

– «Дукан»? И, где же ты, сержант, слово-то такое отхватил? – мне стало смешно, – как будто лет на десять с тобой помолодел и в Кандагаре оказался. Ладно, иди уже, времени у нас достаточно.

Занявшись прикуриванием сигареты, я не заметил, как около меня остановился мужчина:

– Господин подполковник, не угостите сигаретой?

Меня слегка покоробило подобное обращение: всё ещё не мог примерить к себе «господский» титул. Вообще-то, первое, что бросилось в глаза по прибытию во вновь образованную страну, это то, как легко бывшие сограждане изменили привычной лексике. Очевидно, слово «товарищ», произнесённое на языке межнационального общения, считалось у них даже не анахронизмом, а скорее ругательством.

Я оглядел подошедшего: сильно старше среднего возраста худощавый

мужчина, в заношенной одежде, внимательно смотрел мне в лицо. В общем, этакий мужичок, изнывающий от безделья и безденежья. Кивнув головой, протянул картонную коробочку:

– Конечно. Угощайтесь.

Грузин вытащил сигарету и, размяв её натруженными пальцами, поблагодарил:

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Было видно, что человек не торопится уходить. Скорее всего, ему очень хотелось пообщаться с недавним соотечественником, да ещё и в военной форме. Судя по выражению его лица, разговор должен был носить острополемический и, отчасти, философский характер. Разговаривать мне не хотелось, тем более на серьёзные темы, но и отталкивать мужика было бы невежливым. «Может, всё-таки, догадается и сам уйдёт? – думал я, укладывая пачку в нарукавный карман, – не слепой же? Да и вроде не выпивший». Очевидно, «товарищ» уловил моё настроение, но желание подискутировать всё-таки пересилило. Кашлянув ради приличия, он поднял глаза к небу и как бы нехотя произнёс:

– Хорошая погода этой осенью…

Всё ещё надеясь на чудо или удачу, я не стал отвечать, а просто кивнул, мол, да, отличный денёк выдался, однако, молчаливое согласие лишь подстегнуло моего визави. Выдохнув табачный дым, он, с некоторым надрывом произнёс:

– Россия плохо с нами поступила, – увидев в моих глазах искреннее изумление, с готовностью продолжил, – когда отец отправляет сыновей в самостоятельную жизнь, он даёт им деньги, одежду, еду и мудрое напутствие. А вы, русские, просто выгнали нас из отчего дома, не дав ничего с собою.

С трудом подавив волну бешенства, я постарался придать голосу спокойно-рассудительную тональность:

– Извините, но вас никто, никуда, не гнал. Насколько я помню…

Мингрел не дал закончить фразу, ему явно не хотелось упускать инициативу:

– Советские войска оккупировали в двадцатых годах нашу маленькую страну и навязали нам социализм! За это надо платить и платить немалые деньги.

Он продолжал говорить и говорить о неисчислимых бедах, причинённых Советской властью его народу, а у меня перед глазами всплыла картинка из недавнего, «кодорского» прошлого: небольшая колонна из трёх БМП остановилась у разбитого войной сванского хутора. Я подозвал ротного:

– Володя, вышли сапёров, пусть осмотрят дом и двор. По-моему, лучшего места для блокпоста и не отыскать. Крышу только подлатаете…

Капитан согласно кивнул и уже собирался окликнуть командира сапёрного взвода для постановки задачи, как вдруг из кустов к нам выбежал мужичок. Он был оборван и худ, драная рубашка не спасала тело от утренней, горной прохлады, а глаза его блестели от голода и страха. Упав на колени, протянул к нам руки и заговорил скороговоркой:

– Только не бейте… Я – свой, я – русский. Неделю здесь прячусь… Сбежал. Только воду пью…

Солдаты подняли мужчину с колен и, поддерживая его под руки, подвели к машине. Спрыгнув с брони, я сказал ротному:

– Володя, дай команду бойцам, пусть полбанки тушёнки разогреют. Не больше. Парню сейчас надо горячего поесть, а не то живым не довезём.

Подойдя к трясущемуся от холода человеку, спросил:

– Вы, кто? Как сюда попали?

В глазах парня появилась мысль. С трудом сглотнув горловой комок, он тихо ответил вопросом на вопрос:

– Скажите, какой сейчас год?

Вопрос был на столько неожиданным, что я сразу и не смог вспомнить, какой год на дворе. Меня выручил капитан:

– Девяносто четвёртый.

Зрачки мужчины расширились от изумления. Вытерев выступившие слёзы, он, немного несвязно, забормотал про себя:

– Два года… целых два года…

Ротный потряс его за плечо:

– Ты, в себя приди. Что, «два года»?

Парень без сил опустился на землю и, немного помолчав, шёпотом ответил:

– Меня два года сваны в рабстве держали. В подвале. Думал, что уже никогда своих не увижу.