Слуга царю...
Шрифт:
«Лучше бы на вражеские штыки! Голой грудью на пулеметный огонь! — суматошно метались перепуганными пташками в юной голове обрывки сумбурных мыслей. — Умереть бы сейчас! Чтобы и чести не уронить и… чести не уронить!»
Когда рука, затянутая в перчатку, коснулась тусклой позолоты львиной головы дверной ручки, воробьи мыслей слились во что-то одно, крупное и мрачно-суровое, вроде старого ворона…
«Отдам приказ Александру Павловичу и… пистолет к виску! Не буду жить подлецом! Пожил достаточно, слава богу… Честь, она важнее!..»
Бежецкий встретил взвинченного до предела поручика в расслабленной позе, сидя на старинном пуфе
— А-а, Петруша… — протянул полковник, бросив взгляд на вошедшего без стука офицера, ярко-алого, словно выпушка парадного уланского мундира. — Забежал на огонек? Я, понимаешь, озяб почему-то… — объяснил он поручику, по-прежнему молча гонявшему желваки по едва-едва попробовавшим бритвы щекам, поднимаясь и одергивая расстегнутый мундир.
Только сейчас Трубецкой обратил внимание, что князь облачен в парадный мундир, а на углу стола лежит сабля в ножнах.
«Знал! Догадывался! — понял Петенька, что отец-командир всеми силами пытается облегчить нелегкую задачу, стоящую перед бывшим подчиненным. — Вот образец настоящего дворянина!..»
— Ну что у вас ко мне? — меняя тон с расслабленно-дружеского на сухо-официальный, Бежецкий протянул ладонь. — Выкладывайте.
Путаясь, поручик попытался стянуть тесную перчатку с трясущейся руки, но, так и не стащив до конца, вынул и протянул князю слегка смятый лист бумаги.
— Та-ак… — Полковник бегло ознакомился с ордером на арест и, как показалось юноше, удовлетворенно кивнул. — Я в вашем распоряжении, поручик.
Сабля в ножнах, небрежно обмотанных портупеей, ритуально перекочевала в руки Трубецкого, после чего князь, коротко окинув взглядом кабинет, заложил руки за спину и шагнул к выходу.
Лишь у самой двери он обернулся к едва сдерживающему слезы Петеньке и, скупо улыбнувшись, бросил:
— Не вздумайте стреляться, поручик. Считайте это моим последним приказом. — И видя, что тот действительно готов разрыдаться, смягчился, уже теплее добавив: — Ничего личного: вы просто выполняете приказ, а приказы, знаете ли, не обсуждают. Выше голову, князь, мы с вами еще послужим Вере, Царю и Отечеству…
Завидев командира, спускающегося по парадной лестнице с высоко поднятой головой, уланы, которым предстояло стать его конвойными, без всякой команды подтянулись и взяли карабины «на караул».
На Санкт-Петербург опускалась ночь…
20
Александр узнавал и не узнавал покинутый им так недавно Санкт-Петербург.
Город, и так не слишком ласковый к чужаку, подтянутый и по-европейски чопорный, еще более нахмурился и угрюмо, словно исподлобья, глядел на проезжающего по нему Бежецкого. Порой чувство упертого в спину тяжелого взгляда было настолько сильным, что нестерпимо хотелось обернуться…
Александру в прошлом не раз приходилось оказываться на улицах «прифронтовых» городов: в Тбилиси восемьдесят
Автомобиль пересек Вознесенский проспект у Алексеевского рынка и впервые за час с лишним застрял в пробке.
— Ну вот, — с досадой ударил ладонями по рулевому колесу «Суздаля», везшего Александра куда-то в неизвестном ему направлении, шофер, естественно в гражданском, но, судя по выправке, привыкший к погонам на плечах. — На полчаса влипли, если не дольше… Думал, хоть сейчас поменьше стали колесить по городу чайники всякие…
Бежецкий очень увлекательную для водителя-конвоира тему поддерживать не стал и прикрыл глаза, притворившись дремлющим.
С Пискаревской базы Корпуса, как он уже знал, занимавшей часть устаревшего и упраздненного за ненадобностью лет пятнадцать назад аэродрома морской авиации, где несколько взлетных полос были сохранены и реконструированы, до центра столицы добрались действительно на удивление быстро. Транспорта на улицах было немного. Вероятно, большинство автовладельцев предпочло оставить своих железных коней в надежных гаражах и перебраться в переполненные трамваи и вагоны подземки, чтобы не останавливаться ежеминутно по мановению жезла вездесущих «дорожников». Посты дорожной полиции, непривычно и неприлично обильные, словно достославная советская ГАИ в дни «престольных» первомайских или октябрьских праздников, да еще всегда усиленные двумя-тремя вооруженными до зубов личностями в незнакомых серых мундирах, бронежилетах и глухих шлемах с затемненными забралами, встречались действительно на каждом шагу. Почему не слишком респектабельный «Суздаль», везущий Александра, пропускался всюду беспрепятственно, да еще с непременным взятием под козырек, выяснилось еще после Александровского моста, в дополнение к полицейским пикетам с обоих его концов перегороженного черно-белыми полосатыми шлагбаумами с угрожающим надписями.
— Да у нас номера дворцовой охраны, Александр Павлович, — сообщил «просто Геннадий», как представился сопровождающий при передаче ему Бежецкого с рук на руки молчаливым жандармом в Пискаревке. — Не обратили внимания разве? Как своих и пропускают. К тому же совсем не рядовые номера…
— А ну как остановят?
— Ну и что? Документы соответствуют тютелька в тютельку. Даже не липа.
Александр выудил из кармана твердую, запаянную в пластик карточку, которую вместе с портмоне и парой сложенных бумажек сунул, не глядя, в карман еще на борту заходящего на посадку транспортного «Муромца».
На карточке с его цветной фотографией значилось черным по белому (вернее, темно-зеленым по розово-желтому): «Служба дворцовой охраны. Полковник Георгий Пафнутьевич Радченко» и прочая, и прочая, и прочая…
— Извините, что в хохлы вас произвели, Александр Павлович, — развел руками «просто Геннадий», истолковав, видно, его затянувшееся молчание по-своему и подмигнув при этом. — Но за полковника-то вы, наверное, не в обиде?..
Автомобиль дернулся, но, проехав десяток метров, снова прочно застрял под негодующую разноголосицу клаксонов спереди и сзади.