Слуга Смерти
Шрифт:
— Вы осматривали желудок неизвестного со Стромштрассе? — спросил я прямо. — Его должны были передать вам, по всей видимости, вчера.
— Желудок… Да, позвольте, было. Хотите взглянуть?
— Нет, не стоит. Мне хватит вашего мнения. Вас отрекомендовали как отличного специалиста в этой области.
Его улыбка по кислоте могла бы поспорить с недобродившим вином. Однако спорить он не стал, достал из кармана мятый, залитый чем-то жирным лист, повертел его в руках, что-то выискивая.
— Вот он. Здесь просто… э-э-э… рабочие наброски, знаете ли, самое
— Я бы не сказал. Мне нужно мнение относительно как желудка, так и его содержимого.
— Понимаю… Так, вот… Желудок вполне здоров. Видимых повреждений не обнаружено, следов язвы нет, аппетит, видимо, при жизни был отличный, расстройствами пищеварения покойный не страдал…
— Необычно для бродяги, не так ли?
— А? Бродяга?
— Покойный, судя по всему, был бродягой. Тело его так и не было опознано. А у них редко когда случается нормальный стол, часто маются животом и вообще…
— Может быть, вполне может, я, знаете ли, не читаю дел, мое дело — оно все тут… Значит, дальше. Содержимое. В желудке обнаружены практически непереваренные остатки того, что я назвал бы мясным бульоном, э-э-э… фрикадельками, хлебом и свиной колбасой. По тому, что они слабо тронуты желудочным соком, могу предположить, что покойник ваш за полчаса до кончины плотно и не без вкуса пообедал, — прозектор усмехнулся, точно в сказанном было что-то забавное, и засунул мятый лист обратно в карман. — Вот, собственно, и все, что я там нашел.
— Интересное меню для человека без крыши над головой, не находите?
Он пожал плечами. Чувствовалось, что разговор со мной он закончил и уже увлечен своими делами, мой же голос лишь досаждает ему, как звон комара.
— Ну почему же, почему… Вполне может быть и бродяга. Эти бродяги, знаете ли…
— Почему может?
Он удивленно взглянул на меня, так, точно совершенно забыл о моем присутствии.
— Простите?
— Почему вы полагаете, что он может быть бродягой? Судя по тому, что он ел, жил он если и не в достатке, так уж точно не в нужде. Или вы полагаете иначе?
— Я? Полагаю? А, вы об этом… Видите ли, есть один признак.
— Какой же?
— Пища. Все ее компоненты, особенно, конечно, мясные, тронуты заметным гниением. Да-да, молодой человек, вы совершенно правы, это не самое приятное зрелище, особенно внутри желудка… — Петер глубоко вздохнул, точно борясь с накатившей слабостью. — В общем, к тому моменту, когда желудок был у меня, все содержимое прогнило в серьезной мере.
— Это было вчера, не так ли?
— Именно вчера.
— Но на теле к тому моменту не было заметных следов разложения, если не считать трупных пятен. Как же вышло, что еда в его желудке так быстро испортилась?
— А это и есть то самое объяснение, — пояснил прозектор. — Наверняка бродяга и есть. Уверен, когда он ел это, признаки гниения уже были. Проще говоря, он съел что-то до крайности несвежее. Типично для уличного сброда, знаете ли. Я даже удивлен, как он смог это проглотить — обычного человека тут же вывернуло бы наизнанку.
Его слова имели смысл. Никто в здравом уме не станет есть тронутую гниением пищу — если этот кто-то не голодный бездомный, конечно. Настолько голодный, что позарился даже на то, что не каждая собака бы съела… Что даже странно, ведь прозектор, делавший вскрытие, не отметил сильного истощения, да и Макс упоминал в рапорте, что мужчина сложен вполне нормально, явных признаков худобы не имеет. Что же это за страшный голод? Пьян? Нет, следов спиртного в желудке вроде бы нет, что тогда? Как здоровый мужчина, трезвый и, скорее всего, не умалишенный, может съесть такую дрянь?
Только если поврежден рассудком, крайне рассеян или крайне голоден.
Или…
Это второе «или» заставило меня замереть. Оно было очень маленьким, это «или», но одного его появления хватило для того, чтобы я почувствовал себя каменной статуей. Господин Пельке озадаченно смотрел на меня — видимо, и в лице я тоже переменился. Но это уже было неважно.
Есть еще один способ, как давно мертвая еда может оказаться в живом человеке.
Я выскочил из кабинета, забыв поблагодарить господина Пельке. Чтобы добраться до стола дежурного мне потребовалось лишь несколько секунд. Кажется, вокруг него стояли еще какие-то люди, но они исчезли, стоило мне оказаться рядом. Дежурный, подняв на меня глаза, обмер и сразу показался ниже ростом.
— Приказ! — я ударил ладонью по столу. — Чей приказ?
— Господин?..
— Приказ о преждевременном сожжении неопознанного тела со Стромштрассе! Кто подписал его?
— Простите, одну…
— Там должна быть подпись тоттмейстера из Ордена! Дайте приказ!
— Одну минуту. Я посмотрю… Вот он. Сейчас… Вот подпись, господин тоттмейстер.
— Кто?
— Господин… — он задержал дыхание, разбирая написанное. — Господин Эм. Майер.
Я отошел от стола в полной тишине. Мне смотрели в спину, я слышал чей-то шепот: «Смертоед, видишь эмблему? Все они того…», — но окружающее казалось отдаленным, мутным, точно на землю вокруг меня вдруг сошел густейший туман.
Макс, что же ты…
— Вы в порядке?
Я опустил взгляд. Петер Блюмме настороженно смотрел на меня. Наверно, так обычно смотрят на попавшего в капкан волка — с отвращением и в то же время с какой-то жалостью.
— В порядке. Все в порядке. Пошли отсюда. Хватит дышать мертвечиной.
Когда мы отошли от мертвецкой на приличное расстояние, я спросил его:
— Из пистолета стрелял прежде?
Он смутился:
— Два раза.
— Хватит. Спустить курок сумеешь. Держи, он уже взведенный, — я достал из-за пояса один из своих пистолетов и передал ему. — Спрячь за ремень, идиот! Вот так… Стрелять в крайнем случае. Только если я скажу или… Или если буду мертв. Понял?