Слуга злодея
Шрифт:
Вертухин задумался, что с ним бывало единственно при воспоминаниях об Айгуль.
— Следственно, полковнику Михельсону ты ничего сказать не сможешь? — спросил он.
— Полковнику Михельсону я ничего не скажу, как он человек казенный, — отвечала Фетинья. — Он без сердца это дело справит. А тебе, любезный сударь, представлю как есть, потому как ты государыне императрице от души служишь.
На сии слова Вертухин и отвечать не стал, дорого ему было их слышать. И ждал он теперь, что она еще скажет.
Светла душа честной женщины! Презрительная
Не то женщина честная! Она и в ворота, настежь отворенные, не войдет, ибо полна добродетелей и меж столбов застрянет. Она и лаской одаривать кого попало не станет, а только того, кто от знатного достатка сам себе волосы чесать ленится, кто враг всяческих трудов и потому не любит усилий мыться и ходит грязен. Она и неверность простит, и в разуме всегда пребудет, и в своем благонравии почтенной женщиной жить станет, так что в сорок лет старухой семидесяти годков перед всеми выйдет.
Фетинья между этих двух была женщина промежуточная. В меру умна, в меру честна, в меру благонравна. Одно только чрезмерное чаяние она знала: употреблять свои прелести во славу государства российского. И когда в доме появился иноземной красоты поручик, она ни на шаг от него не отходила, дабы склонить его в свою пользу да все о его планах выведать. Сама ему постель стелила, Меланье не доверяя, сама чай ставила и даже сапоги ему на ночь снимала.
За те хлопоты господь ее вознаградил: она вызнала, что господин Минеев никогда под крепостью Магнитной не бывал, а с реки Яик степями сюда прибыл с поручением от вора Пугачева к господину Ивану Лазаревичу.
— Как! — вскричал Вертухин. — И ты, любезная, все это от меня утаивала! А ведь я посланец императрицы нашей государыни матушки Екатерины Великой!
— Да как я могла не утаивать, ежели господин Лазаревич пуще глаза уберегал от всех господина Минеева! Один бы только пальчик господина Минеева пострадал, и хозяину моему головы не сносить! И мне вместе с ним. И как знать, какие окаянства ты, любезный сударь, совершил бы, когда о господине поручике все проведал.
— Да ведь Минеева убили в доме Лазаревича! Как же вы тогда это допустили?
Оказалось, что и тем утром все усилия были — не допустить малейшего вреда Минееву.
Нос ему Фетинья разбила, верно, однако же он сам виноват.
А тем часом, когда было совершено убийство, даже в покои никто не допускался. Фетинья подметала в сенях, вытряхивала половики да оберегала вход в дом, Калентьев, как уже было сказано, сторожил на улице, остальные были во дворе и на конюшне.
Господин Лазаревич улаживал дела на заводе, а вернувшись,
— До сего момента никого рядом с комнатой Минеева и близко не было? — спросил Вертухин.
— Никого, чтобы мне гороху наесться и лопнуть!
— Надо ли тебя понимать, что приказчик Калентьев в смерти Минеева не повинен?
— Да его бы тогда господин Лазаревич за ногу на конюшне подвесил! И какая выгода была Калентьеву убивать господина Минеева до смерти?
Вертухин крепко задумался. Верно, выгоды Калентьеву никакой не было, один прямой вред.
Глава девятая
Лед как пламень
— Да будет ли нам прок, если Белобородов в Екатеринбург не пойдет, а назад повернет? — спросил Вертухин. — Полковник Михельсон его и там достанет.
— Не достанет, — отвечала Фетинья с твердостию. — Ты, любезный сударь, пойди теперь в горницу и скажи, что назавтра отходим в Гробовскую. Ступай, вскорости сюда Белобородов воротится.
И верно, едва Вертухин вышел из кухни, как Белобородов со своей ватажкой в избу ввалился.
— Колокол, никонианами освященный, наземь сбросили! — радостно возвестил он и обратился к Рафаилу:
— Возьми верных людей да вино из церковных погребов на дорогу вылей. Православным урок будет, дабы лишнего не пили!
И мигом прошел на кухню.
За ним и Вертухин туда же. Он, однако, на кухне не задержался, а вскоре вышел и объявил:
— Завтрева выступаем обратно в Гробовскую.
— Этого быть не может! — вскричал Кузьма. — Вить Белобородов при всех давесь сказывал: «Идем на Екатеринбурх!»
— Я верное слово знаю, — объявил Вертухин. — Белобородов перед ним устоять не может. Идем в Гробовскую!
В сей момент из кухни с сияющей рожей вышел Белобородов. Сняв красные рукавицы, он, будто высокоблагородие, обмахнул ими свое горячее лицо и громогласно подтвердил слова Вертухина:
— Завтрева выступаем на Гробовскую!
— Да как же, батюшко!.. — вскинул руки Кузьма. — Вить ты сказал: «Урал будет мой!»
— Урал будет мой! — подтвердил Белобородов, заглядывая в пустые миски и не удостаивая Кузьму пояснениями. — А жрать вы, господа заводские, зело способны.
— Поелику силы копим в услужении твоем быть, государь и новый отец! — сказал Вертухин.
Присутствующие с почтением и робостью смотрели на Вертухина.
Вертухин победительно обвел всех глазами.
До Екатеринбурга Белобородову пришлось бы идти через Шайтанский завод, где его шайка уже была, зайдя туда с юга. Новый поход на Шайтанку стал бы для разбойников гибелью. В разоренном, наполовину сожженном заводе его ждали глад, смрад и ненависть. Живность, какая у шайтанцев осталась с осени, закололи и съели, достаток разграбили, так что стены пустые стояли. Челюсти смерти да чугунные стопы мороза поджидали там разбойников.