Слуга злодея
Шрифт:
— Потому что за ногу ее держать неспособно, — ответил ему волк, отпустив овцу. — Тем паче она шагать тогда не сможет. А тащить ее на себе неохота. Пускай идет своим ходом.
Овца между тем стояла смирно и не показывала даже признаков беспокойства.
— Но почему овца согласилась идти с тобой и не попыталась хотя бы позвать на помощь?
— Потому что иначе я загрызу ее?
— Но ты ее все равно загрызешь, господин волк!
— Это в будущем, но кто у нас думает о будущем? А до сей поры мы погуляем!
И волк с овцой направились было дальше, но
Рафаил же, подхватив касторку, кинулся в другой переулок, к бане, оглядываясь назад и летя вперед боком.
Глава шестнадцатая
Гвардейцев завалили рублями
Следовательский совет опять заседал в бане, оставив в предбаннике переохлажденного Белобородова и перегретую Домну, обоих в полумертвом состоянии.
Белобородов сидел в противоположном от Домны углу и думал о том, что жизнь не такая уж приятная штука. Не лучше ли было жить в милом его сердце Кунгурском уезде, ловить пескарей, следовать раскольничьим обычаям, не пить бражки и не ходить в баню с голыми бабами и знахарем Лазаревичем?
Рафаил, увидев своего покровителя в оном лютом положении, кинулся к нему и влил в него половину принесенной касторки. Белобородов сопротивлялся отчаянно, но ослабевший от порки Лазаревича ничего не мог поделать.
— Сейчас! — с горячностью шептал Рафаил. — Сейчас! Сомнения твои кончатся, и терзания твои отступят.
В сей момент дверь предбанника распахнулась — не из бани, а другая, с улицы, — и в щель просунулась окутанная паром лохматая голова.
— Полковник Михельсон у ворот! — крикнула она, тряся волосами, как конскою гривою.
Все, кто парился в бане, вывалились оттуда в предбанник, голые и радостные.
Белобородов же кинулся на улицу, также неожиданно бодрый, с веселием в членах, и присел в снегу на корточки, стреляя и грохоча задним местом.
«А ведь собаки предупреждали меня», — подумал Рафаил, глядя на него.
Собаки предупреждали, а господин почтовый комиссар — нет!
Но лицо Белобородова было теперь столь умиротворенным, что от одного взгляда на него душа успокаивалась. Терзания впрямь отступили от полковника. Рафаил подтянул свои несносимые штаны, умиленно глядя на Белобородова.
Вертухин и Лазаревич со своими людьми поспешно натягивали на себя одежду, кому какая попадется. На Лазаревиче оказался кафтан Кузьмы, застегиваемый налево, если бы у него были пуговицы. Но пуговиц не имелось, так что он не застегивался ни налево, ни направо. Вертухин надел шапку Калентьева. Шапка была велика ему, и он стал похож на изнуренного пьяным окаянством мастерового.
Когда они выскочили на улицу, отряд полковника Михельсона, летя с холма, подступал уже к самой крепости.
Разбойники готовили для отпора пушки, установленные на помостах у ворот. Возле одной из пушек собралась тьма народу, принялись
Отряд Михельсона, взявшего примером Европу, растягивался в строй поперек великой сибирской дороги, теперь, в зимнее время, превратившейся в узкую кривую колею. На эту колею пришлось две дюжины старых вояк с медалями за двадцатилетнюю службу. Они стояли в четыре ряда друг за другом и целились из-за спин товарищей. Остальные шли строем по зимнему полю.
Белобородовцы, взявшие примером Турцию, сгрудились у ворот, как стадо, числом до ста — против оных двух Михельсоновых дюжин. По обе стороны от ворот внутри крепости, вдоль заплота, стояли только огородные пугала, наряженные дворником Касьяном в казацкую одежду.
Сам полковник Белобородов, бывший канонир и мастер всякой стрельбы, сидел в снегу возле разгоновской бани, и палить из пушек взялся разбойник с вырванными ноздрями, однажды видевший из острога за полверсты, как стреляют салют.
— Заряжай! — крикнул Рваная Ноздря и отскочил подальше от пушек.
Ухнула первая, на помосте, и ядро ушло в небо, потом в поле, разволновав бегающих под снегом мышей.
Ядер к ней больше не было. Рваная Ноздря уже заталкивал в дуло кирпич.
Тем моментом в другую тоже кладено было пороху, она пукнула, подпрыгнула и села станком в яму, выронив ядро под себя, как курица — яйцо.
Солдаты Михельсона стройно закричали и двинулись вперед, пробиваясь полем через снег, как лоси.
Победа была неминуема. Лазаревич, за неимением пуговиц, подвязанный веревкой, и Вертухин, то и дело ослепляемый сползающей на глаза шапкой, закричали тоже, придвигаясь к стаду Белобородова с тыла.
— Знаешь ли ты большую березу на въезде в крепость? — спросил Вертухина Лазаревич.
— Да. А что?
— Завтра утром Михельсон тебя на ней повесит.
Вертухин посмотрел на озаренное луною тихое небо, на празднично сияющий снег и понял, что в России нет уголка, где он не мог бы быть повешен.
Снизу, от двора Разгонова крепкая гнедая лошадь, упираясь в мерзлую дорогу как-то всем телом сразу, тащила воз с екатеринбургскими рублями. Наверху восседал Рафаил в двустороннем плаще, воинственным малиновым полем наружу, и с мушкетом в руке.
Сани с деньгами напротив ворот поставили и рогожу откинули. Войско Белобородова сбежалось к рублям, полагая, что их станут давать особо отчаянным или хотя бы нахальным.
Деньги, однако же, привезли только, чтобы людишки на них посмотрели да отвагою против врага преисполнились. Такова была философия местного знахаря, проникшегося сочувствием к шайке разбойников и пожелавшего им помочь: один только вид денег ловкость ума развивает, смелость в сердцах кует да радость в членах возвышает.