Слуги милосердия
Шрифт:
— «Титанит», — сказала я, — пожалуйста, продолжи этот разговор в ближайшем будущем с одним из моих лейтенантов или с «Милосердием Калра».
— Я подумаю над этим, кузина.
— Десять секунд, — сказал корабль мне в ухо.
Я подняла пистолет. Уперлась в корпус. Голос «Титанита» произнес в моем ухе:
— Я просто хотел сказать, кузина, то, что ты делаешь, — невероятно глупо. Хотя я не думаю, что ты глупа, поэтому я подозреваю, что ты совсем сошла с ума. Что заставляет меня сожалеть, что я не узнал тебя получше.
Свет.
Боль не стихала, но слепота, вызванная вспышкой, прошла. Я по–прежнему была привязана, но — лишь к опаленной пластине корпуса. Больше ничего. Я не видела никаких мим, только несколько обломков. Капитан того четвертого корабля оказалась умна, как я и опасалась, — она рассчитала, где с наибольшей вероятностью мы выйдем из шлюзового пространства, и выпустила достаточно мин, чтобы наверняка нанести ущерб. Она никак не могла догадаться, что я пользовалась пистолетом Пресгер, и, вероятно, была озадачена тем, что мы делали, появляясь, а затем — вновь исчезая, но не хотела рисковать. И конечно, из всех капитанов у нее было больше всего времени подумать о том, чем мы могли заниматься, и больше всего времени, чтобы решить, как поступить.
Что ж, это действительно больше не моя проблема. Я сделала все, что могла. Корабль и лейтенант Экалу, очевидно, повиновались моему приказу. Через час — чуть больше — те первые четырнадцать пуль должны долететь до «Меча», в который я стреляла, правда я никогда не увижу результатов, если только мне не повезло в невероятной степени пробить тепловой щит корабля. Хотя даже тогда я могу не увидеть их. У меня оставалось воздуха на несколько часов, ныло все тело, а левая нога и бедро жутко болели. Я сама загнала себя в такое положение, понимая, что это весьма вероятно. Том не менее умирать я не хотела.
Но особого выбора, казалось, у меня не было. «Милосердие Калра», как я надеялась, благополучно убрался отсюда. Я находилась на значительном удалении от посещаемых зон системы. Возможно, не так далеко, как самые дальние внешние базы, но они были сейчас с другой стороны от солнца. У меня по–прежнему имелся пистолет и некоторый боезапас. Я могла использовать его, чтобы оттолкнуться в том или другом направлении, могла отпихнуть от себя пластину корпуса. Но потребовались бы годы, чтобы добраться таким образом до чего–нибудь стоящего.
Оставалась одна надежда — призрачный шанс, что за мной вернется «Милосердие Калра». Но каждая уходящая секунда — я чувствовала, как они одна за другой уносятся из настоящего в неизменное прошлое, — каждое мгновение, в котором корабль не появлялся, делало его возвращение все менее вероятным.
Или нет? Наверняка найдется подходящее мгновение для того, чтобы корабль вернулся, если он собирался это
Я попыталась дышать спокойнее. Я должна суметь сделать это легко — более или менее, но не получалось. Вероятно, у меня кровотечение в ноге, возможно довольно сильное, и у меня наступает шоковое состояние.
Ничего. Я ничего не могла сделать. Я ничего никогда не могла сделать, тем все и должно было закончиться. Я избегала этого так долго, зашла так далеко благодаря крайней решимости, но это мгновение всегда было передо мной, всегда поджидало меня. Никакого смысла в том, чтобы пытаться рассчитать, когда корабль сможет вернуться за мной и вернется ли вообще, я не могла этого сделать, не смогла бы, даже будучи в состоянии думать ясно, если б в моих ушах звучало что–нибудь другое, помимо собственных отчаянных вдохов и яростного барабанного боя пульса.
Это шок от потери крови, я почти уверена. И на самом деле, может, и хорошо, уж лучше потерять сознание через минуту или две, чем провести часы в ожидании, когда закончится воздух, и думая, вернутся ли они за мной, когда ото было глупо, ведь я приказала Экалу заботиться о безопасности корабля и экипажа, а не о моей. Мне пришлось бы сделать ей выговор, если б она пренебрегла этим.
Делать нечего, кроме как подумать о песне. Короткая ли, длинная, не важно. Закончится, когда закончится.
Что–то врезалось мне в спину, сотрясло все тело, подбросило поврежденную левую ногу, боль пронзила и оглушила меня на мгновение, а затем все погрузилось во тьму. Я подумала, что это побочный эффект боли, но затем увидела внутренности воздушного шлюза, почувствовала силу тяжести и чуть не рухнула на пол, но кто–то или что–то удержало меня. Голос в моем ухе сказал:
Буфера Аатр, она пытается петь? Двенадцать. Это был голос Калр Двенадцать.
И я оказалась вне шлюза, в коридоре, лежа на спине, шлем стянули, скафандр сняли.
— Иначе я бы забеспокоилась. — Врач. Хотя в ее голосе звучала тревога.
— Экалу, — сказала я. Или попыталась, я все еще хватала ртом воздух. — Я приказывала…
— Прошу прощения, сэр, — прозвучал голос лейтенанта Экалу в моем ухе, пока с меня срезали одежду, пока врач и Двенадцать быстро накладывали восстановители на мое тело, по мере того как оно открывалось, — вы сказали, что, если с вами что–нибудь случится, командовать буду я и мне следует делать то, что нужно, сэр.
Я закрыла глаза. Боль стала отступать, и мне показалось, что я начала управлять своим дыханием.
— Вы по–прежнему командуете, лейтенант, — заметила врач. Я не открыла глаза, чтобы видеть, что она делает. — Капитан флота направляется на операцию. Нота потеряна. — Кому было адресовано последнее — не знаю. Мои глаза все так же оставались закрыты, я сосредоточилась на дыхании, на отступающей боли. Я хотела сказать, что они, возможно, зря старались и не следовало за мной возвращаться, но не смогла. — Лежите спокойно, капитан флота, — изрекла врач, будто я пошевелилась или что–то сказала. — У Экалу все под контролем. — И больше я ничего не помнила.