Слуги Темного Властелина
Шрифт:
Уродливая женушка рыдала, верещала как резаная. Перист принялся ее бить, но она не умолкала. Серве была немного напугана тем, какое злорадство в ней это вызвало, однако все же побежала в святилище и возблагодарила предков Гаунов. А вскоре после этого, когда она поняла, что носит ребенка Периста, она стащила у конюха одного из его голубей и принесла голубя им в жертву.
Когда она была на шестом месяце, жена Периста сказала ей: «Что, Серча, три месяца осталось до похорон?»
Серве в ужасе побежала к самому Перисту. Тот дал ей пощечину и прогнал.
И все равно Серве продолжала молиться – на этот раз о мести. Она молилась Гаунам о погибели Гаунов.
Год спустя Патридом уехал с виллы вместе со всеми мужчинами. Назревающая Священная война выходила из-под контроля, и императору понадобились все легаты. И тут явились скюльвенды. Пантерут с его мунуатами.
Варвары нашли ее в святилище. Она визжала и разбивала каменных идолов об пол.
Вилла пылала, и почти все уродливые жены Гаунов вместе с их уродливыми детьми были преданы мечу. Жену Бараста, наложниц помоложе и рабынь помиловиднее согнали к воротам. Серве рыдала, как и остальные, оплакивая свой горящий дом. Дом, который она ненавидела.
Кошмарные страдания. Жестокость. Такого она до сих пор еще не испытывала. Каждую из них привязали к седлу одного из мунуатских воинов и заставили бежать за лошадью до самых Хетант. По ночам они сбивались в кучу и плакали, и визжали, когда к ним являлись мунуаты с фаллосами, намазанными салом. И Серве вспоминала слово, шейское слово, которого не было в ее родном нимбриканском. Оскорбительное слово.
«Справедливость».
Несмотря на все ее пустое тщеславие и мелкие грешки, Серве знала, что она что-то значит. Она была чем-то. Она была Серве, дочь Ингаэры, и заслуживала куда большего, чем ей было дано. Она вернет себе утраченное достоинство или умрет в ненависти!
Но она обрела мужество в ужасное время. Она старалась не плакать. Она старалась быть сильной. Она даже плюнула в лицо Пантеруту, скюльвенду, который объявил ее своей добычей. Однако скюльвенды были не совсем люди. На всех чужеземцев они смотрели свысока, словно бы с вершины некой безбожной горы. Они были более чужими, чем самые грубые из сыновей Патридома. Они были скюльвенды, укротители коней и мужей, а она была Серве.
Однако она каким-то образом цеплялась за это чужое слово. И видя, как мунуаты умирают от рук этих двоих людей, она осмелилась возрадоваться, осмелилась поверить, что ее освободят. Вот она, справедливость, наконец-то!
– Помогите! – кричала она приближающемуся Найюру. – Вы должны нас спасти!
Гауны считали ее никчемной. Просто еще один никчемный норсирайский персик. Она верила им, но продолжала молиться. Умолять. «Покажите им! Пожалуйста! Покажите им, что я что-то, да значу!»
И вот она молит о милости сумасшедшего скюльвенда. Требует справедливости.
Дура никчемная! В тот самый миг, когда Найюр опустился на нее своей окровавленной
Справедливость – всего лишь еще один вероломный идол Гаунов.
Отец вытащил ее полуголой из-под одеяла и отдал в заскорузлые руки незнакомца.
– Теперь ты принадлежишь этим людям, Серве. Да хранят тебя наши боги.
Перист оторвался от свитков, нахмурился насмешливо и удивленно.
– Ты, Серве, должно быть, забыла, кто ты такая! Ну-ка дай мне твою руку, детка.
Идолы Гаунов ухмыляются каменными лицами. Насмешливое молчание.
Пантерут утер с лица плевок и достал нож.
– Твоя тропа узка, сука, а ты этого не знаешь… Я тебе покажу!
Найюр стиснул ее запястья крепче любых кандалов.
– Повинуйся моей воле, девушка. Повинуйся во всем. Иного я не потерплю. Все, что не повинуется, я затопчу.
Почему они все так жестоки с ней? Почему все ее ненавидят? Наказывают ее? Делают ей больно? Почему?
Потому что она – Серве, она – ничто. И навсегда останется ничем.
Вот почему Келлхус оставляет ее каждый вечер.
В какой-то момент они перевалили через хребет Хетант, и путь пошел вниз. Скюльвенд запрещал им разводить костры, но ночи сделались теплее. Впереди простиралась Киранейская равнина, темная в восковых далях, точно кожица переспелой сливы.
Келлхус остановился у края утеса и окинул взглядом нагромождение ущелий и древних лесов. Помнится, почти так же выглядела Куниюрия с вершин Дэмуа, но в то время, как Куниюрия была мертвой, этот край оставался живым. Три Моря. Последняя великая цивилизация людей. Наконец-то он пришел сюда!
«Я уже близко, отец».
– Мы больше не можем так идти, – сказал позади него скюльвенд.
«Он решил, что это должно произойти сейчас». Келлхус предвидел этот момент с тех самых пор, как они несколько часов тому назад свернули лагерь.
– Что ты имеешь в виду, скюльвенд?
– Двоим таким людям, как мы, не пройти в земли фаним во время Священной войны. Нас повесят как шпионов задолго до того, как мы достигнем Шайме.
– Но мы ведь затем и перешли через горы, разве нет? Чтобы вместо этого пройти через империю…
– Нет, – угрюмо ответил скюльвенд. – Через империю мы ехать не можем. Я привел тебя сюда, чтобы убить.
– Или, – ответил Келлхус, по-прежнему обращаясь к раскинувшемуся под ногами пейзажу, – чтобы я убил тебя.
Келлхус повернулся спиной к империи, лицом к Найюру. Скюльвенд стоял, со всех сторон обрамленный нагретыми на солнце поверхностями скалы. Серве встала неподалеку. Келлхус обратил внимание, что ее ногти в крови.
– Ты думал об этом, не так ли?
Скюльвенд облизнул губы.
– Ты сказал.
Келлхус обхватил варвара своим постижением, как ребенок сжимает в горсти трепещущую пташку – чутко откликаясь на любой трепет, на биение крохотного сердечка, на жаркое дыхание напуганного существа.