Слуги Темного Властелина
Шрифт:
– Но…
– Что – «но»?
– Сны… Они так усилились в последнее время.
– А-а, снова о кошмарах…
– Что-то происходит, Пройас. Я это знаю. Я чувствую!
Пройас фыркнул.
– Вот мы и дошли до главной помехи, верно, Ахкеймион?
Ахкеймион мог лишь растерянно смотреть на него. Было что-то еще, что-то, о чем он позабыл… И когда он успел сделаться таким старым дураком?
– Помехи? – выдавил он. – Какие помехи?
– Разницы между тем, что ты знаешь, и тем, что чувствуешь.
Пройас схватил свою чашу и осушил ее залпом, словно наказывая вино.
– Знаешь, я помню, как спросил тебя про Бога, много лет тому назад. Помнишь, что ты ответил?
Ахкеймион покачал головой.
– «Я слышал немало слухов о нем, – ответил ты, – но сам я с этим человеком никогда не встречался». Помнишь? Помнишь, как я прыгал и смеялся?
Ахкеймион кивнул и слабо улыбнулся.
– Ты повторял это в течение нескольких недель. Твоя мать была в ярости. Меня бы тогда прогнали, если бы не Ксин…
– Этот чертов Ксинем все время тебя защищал, – сказал Пройас, с усмешкой глядя на маршала. – А ты знаешь, что если бы не он, у тебя, пожалуй, и друзей бы не было?
Ахкеймиону вдруг сдавило горло, и он не смог ответить. В глазах защипало, он заморгал.
«Нет! Только не здесь!»
Маршал с принцем уставились на него. Лица у них были одновременно смущенные и озабоченные.
– Как бы то ни было, – продолжал Пройас уже менее уверенно, – я хочу сказать вот что: то, что ты тогда говорил о моем Боге, можно сказать и о твоем Консульте. Все, что тебе известно, – это лишь слухи, Ахкеймион. Вера. Ты на самом деле ничего не знаешь о том, что говоришь.
– Что ты хочешь сказать?
Голос Пройаса сделался тверже.
– Вера есть истина страсти, Ахкеймион, но ни одну страсть нельзя назвать более истинной, чем другая. А это значит, что ты не можешь назвать ни одной вероятности, которую я приму всерьез, ни один из твоих страхов не будет истиннее моего благоговения. У нас просто нет общей основы для разговора.
– Тогда я прошу прощения… И не будем больше говорить об этом! Я не хотел задеть…
– Я знаю, что это уязвит тебя, – перебил его Пройас, – но я вынужден это сказать. Ты нечестивец, Ахкеймион. Нечистый. Само твое присутствие есть преступление против Него. Оскорбление. И как бы я ни любил тебя когда-то, моего Господа я люблю больше. Гораздо больше.
Ксинем не выдержал.
– Но ведь…
Пройас поднял руку, заставив маршала умолкнуть. Глаза его горели пылким рвением.
– Душа Ксина – это его душа. Пусть делает с ней что хочет. Но от себя, Ахкеймион, я скажу вот что: я больше не желаю тебя видеть. Никогда. Ты понял?
«Нет».
Ахкеймион взглянул сперва на Ксинема, потом снова на Нерсея Пройаса.
«Нет нужды быть таким…» ; – Да будет так, – сказал он.
Он резко встал, стараясь стереть с лица
– Я прошу лишь об одном, – отрывисто сказал он. – Вы знаете Майтанета. Быть может, вы – единственный, кому он доверяет. Просто спросите его о молодом жреце, Паро Инрау, который спрыгнул с галереи в Хагерне пару месяцев тому назад. Спросите, правда ли это, что Инрау убили его люди. Спросите, было ли им известно, что этот юноша – шпион.
Пройас смотрел на него пустым взглядом человека, готового обратиться к ненависти.
– Чего ради я должен это делать, Ахкеймион?
– Ради того, что когда-то вы меня любили.
И, не говоря более ни слова, Друз Ахкеймион развернулся и вышел, оставив двух знатных айнрити молча сидеть у огня.
На улице сырой ночной воздух вонял тысячами немытых тел. Священное воинство…
«Погибли… – думал Ахкеймион. – Все мои ученики погибли».
– Ты снова недоволен, – сказал Пройас маршалу. – Чем на этот раз? Тактикой или несоблюдением приличий?
– И тем, и другим, – холодно ответил Ксинем.
– Понятно.
– Спроси себя, Пройас, хоть раз отложи в сторону свою писанину и спроси себя начистоту – те чувства, что ты сейчас испытываешь – вот сейчас, в этот момент, – они праведные или злые?
Пройас всерьез задумался.
– Вообще-то я никаких чувств не испытываю.
В ту ночь Ахкеймиону приснилась Эсменет, гибкая и буйная, а потом Инрау, кричащий из Великой Тьмы: «Они здесь, бывший наставник! Они появились таким образом, что ты и не заметишь!»
Но потом, неизбежно, под этими снами зашевелились иные – древние, седые кошмары, которые всегда вздымали свои жуткие головы, раздвигая ткань меньших, более свежих переживаний. И Ахкеймион очутился на поле Эленеота. Он уносил изрубленное тело великого верховного короля прочь от шума битвы.
Голубые глаза Кельмомаса смотрели умоляюще.
– Оставь меня! – прохрипел седобородый король.
– Нет… Кельмомас, если ты умрешь, значит, все потеряно!
Но верховный король улыбнулся разбитыми губами.
– Видишь ли ты солнце? Видишь, как оно сияет, Сесватха?
– Солнце садится, – ответил Ахкеймион. По его щекам текли слезы.
– Да! Да. Тьма He-бога – не всеобъемлюща. Боги еще видят нас, дорогой друг. Они далеко, но я слышу, как они скачут в облаках. Они зовут меня, я слышу.
– Ты не можешь умереть, Кельмомас! Ты не должен умирать!
Верховный король покачал головой. Из его глаз, непривычно ласковых, текли слезы.
– Они меня зовут. Они говорят, что мой конец – это еще не конец света. Они говорят, теперь эта ноша – твоя. Твоя, Сесватха.