Слух о моём самоубийстве

Евтушенко Евгений Александрович

— Почему они дали тебе эту кличку — Колокольчик? — подавленно спросил я.

— Они старались быть изящными, — сказала она. — Они завербовали меня, когда из Канады впервые вернулась туристкой уехавшая на Запад в конце войны моя тетя-миллионерша. Они шантажировали меня тем, что

ее покойный муж — мой дядя — когда-то, кажется, держал специальный клуб для немецких офицеров. Они сначала вежливо попросили меня, чтобы я сопровождала мою тетю и записывала для них всё, что она говорит. Они также интересовались, кому она собирается завещать свои деньги. Они потребовали от меня расписки, что я обязуюсь в случае получения наследства отдать государству семьдесят пять процентов. Они нечасто беспо-коили меня — разве только просили время от времени сопровождать иностранцев, которыми интересовались, а потом докладывать, о чем те говорят. Но я никому не сделала зла. Только самой себе, когда испугалась и согласилась быть их «колокольчиком». Но когда они пытались пару раз подложить меня под приезжих московских начальников, им это не удалось, и они от меня почти отстали. И вдруг на Сельхозвыставке к нам за кулисы пришел этот человек, который потом познакомил меня с тобой. Он знал мою кличку и пароль. Он был очень интеллигентен и спросил у меня, читала ли я твои стихи. Я сказала, что да, и многие даже помню наизусть. Тогда он объяснил мне, что тебя сейчас очень критикуют и ты находишься в состоянии, близком к самоубийству. Он попросил меня помочь тебе. А я видела тебя по телевизору, и мне нравились не только твои стихи, но и ты сам. Я согласилась. Вот и суди меня как хочешь.

Как мне

было отнестись ко всему этому? Я никогда не пил за российско-литовскую дружбу, потому что и без этих тостов любил моих друзей, а они любили меня.

В ту поездку я ни разу не поднял бокала за Хрущева, потому что его грубые крики на писателей и художников еще звучали в моих ушах.

Да, она на меня как бы доносила. Но своими доносами она меня выручала.

И, несмотря на всё это, я понимал, что больше не смогу ее любить. Страшно вдруг узнать, что та же самая рука, которая ласкает тебя ночью, утром пишет шифровки о тебе какому-то «ЦЕНТРУ».

Она это сама поняла и сама сказала:

— Теперь ты понимаешь — почему я не хотела, чтобы ты приезжал?..

На следующее утро я улетел в Сибирь.

Лет через десять она пришла на мое выступление в Ленинграде со своим восьмилетним мальчиком. У него были ее бирюзовые глаза.

— Я уехала из Вильнюса сюда, вышла замуж. Это мой сын — моя защита ото всего осталь-ного мира, смысл моей жизни. Я порвала с теми людьми навсегда. Правда, иногда они еще пристают с новыми просьбами. Но мужа сейчас приглашают на работу в Югославию, и надеюсь, туда их руки не дотянутся.

После этого я потерял ее след.

Но не так давно я услышал, что через три года после того, как мы в последний раз виделись, она разбилась на машине в горах Югославии. Муж и мальчик выжили.

Вот вам одна из человеческих историй внутри истории двадцатого века.

1998 год. Июль.

Талса — Переделкино.