Слушай, тюрьма !
Шрифт:
Бог ждет. Он идет впереди. Он указывает путь. А Фараон наступает на пятки.
Наконец Бог предает Фараона заслуженной участи. На его место воссядет другой...
Мы должны с тобой помнить, что Фараон свободен так же, как и мы, избирающие жизнь или смерть. Бог не нарушает свободы Фараона ни тогда, когда Фараон не хочет отпустить народ, ни тогда, когда, отпустив его, гонится за ним по пятам...
Зачем я вспоминаю все это?
– наверное, спросишь ты.
Я должна выйти из этой болезни. Это тяжкая форма отравления. Отравления ложью. Исцелиться от этого сложно, порой кажется,
Ведь мало совершить побег, надо изменить сознание. Сорок лет водил Господь свой народ по пустыням, чтоб человек, совершивший побег, смог научиться жить в реальном мире. Многие так и не смогли. Они хотели вернуться к Фараону, в Египет, в рабство. Им легче было жить в державе смерти. И потому Господь сказал: они не войдут в Мой покой. Не войдут за неверие, - уточнил св. Апостол Павел.
Нам надо туда с тобой войти. Во что бы то ни стало. Пройдя через Чермное море, несмотря на погоню, блуждая по пустыням в поисках "обительного града", проехав через Усть-Кан и пройдя сквозь печи, в которых сжигают книги, зовущие к Свету...
Мы должны пройти сквозь эту тьму египетскую, как проходит свет, никого не проклиная, не уставая ждать посещения Божественной Любви, чтоб удержать Ее в себе и отдать другим.
Я буду надеяться на то, что ты поймешь меня. Я буду надеяться на нашу встречу. Я буду верить в то, что Бог твои печали преложит в радость. Я прошу твоих молитв. Храни тебя Христос.
Зоя
Усть-Кокса,
2 марта 1987 г.
* * *
Здравствуй, моя радость! У нас неожиданно выпал снег. Весна остановилась. Мы привыкли к таким перепадам. В этом есть свой смысл.
Перемены внешние и внутренние всегда воспринимаются нами как тяготы, но без них нет движения к завершению.
Этот мир завершается. Завершается со времен апостольских. Уже через несколько лет после смерти Спасителя, даровавшего возможность победить смерть, Апостолы свидетельствуют о близком конце мира. Они пишут о Церкви: образ мира сего переходит (I Кор. 7, 31); впрочем, близок всему конец (I Пет. 4, 7) и т. п. Века, прошедшие с тех пор, - мгновения. Ученики Христовы мыслят во времени, преодолевая время. Сколько веков Он оставил человечеству до завершения этого мира?
Движение к концу - всего лишь цепь перемен. Конец должен иметь начало. Начало созревает в цепи перемен. Оно вызревает в душах тех, кто принял и осознал сокрытое в этом веке начало будущего века.
Ты засыпала меня вопросами. Я рада. Но смогу ли я ответить на них? Вряд ли. Ты получишь на них ответ непременно, если ответ будет тебе необходим. Независимо оттого, смогу ли я ответить тебе.
Думая над твоими вопрошаниями, я вспомнила, как на усть-канской площади капитан милиции спросил меня: "Как это с вами случилось?"
Этот разговор произошел через несколько месяцев после того, как меня привезли в Усть-Кан. По-видимому, Усть-Кан уже привык ко мне и к моему одиночеству. И хотя люди, живущие в суровых условиях усть-канской пустыни, куда менее общительны, чем горожане, они все же иногда заговаривали со мной. Чаще всего их побуждало к тому любопытство. Вот и капитан милиции смотрел на меня с нескрываемым любопытством: "Вы
В Усть-Кане давно уже нет храма. Иначе меня бы не привезли сюда.
"Зачем эта дорога, если она не ведет к храму?" - так кончается фильм "Покаяние", который я недавно увидела. В фильме не было ответа на этот вопрос, но в самом вопросе уже таился ответ на него. "Как это с вами случилось?" - спросил капитан. "Как это с вами случилось?" - спросил конвоир на этапе. "Как это с вами случилось?" - спрашивали меня в камерах и на этапах. Охранники и заключенные. Разве сейчас еще веруют в Бога?
"Миром правит не Бог, а сатана", - сказал мне в "воронке" парень, которого вместе с другими везли в лагерь строгого режима.
Я задохнулась. Я не знала, что ему сказать. Вести богословский спор в "воронке" не было возможности. Да и что могут дать богословские трактовки этому парню? "Мы - бандиты, мамаша", - сказал мне парень. У него не было никакого любопытства ко мне. И никакой хитрости. Он не поверил мне, он говорил со мной почти так же, как следователь на первых допросах.
"Как же это с вами случилось?", "Любопытно!", "Бога - нет", "Миром правит сатана", "За веру не сажают, у нас попы разрешены", "Молились бы себе тихонько, и никто бы вас не посадил" и т. д. и т. п.
Это любопытство свидетельствовало об исчезновении христианства.
Об исчезновении христианства свидетельствовали газеты, журналы, кино, телевизор. А об исчезнувшем христианстве свидетельствовала культура. Но более всего об этом свидетельство-вали мы сами, те, кто считал себя христианами. Свидетельствовали тем, что не замечали исчезновения того, что исчезнуть не может.
Сразу объясню тебе, что это мое личное переживание. Оно отнюдь не универсально и может быть только личным ощущением, я его нашла в себе. Когда я обрела начатки веры, я думала иначе, я была убеждена, что начинается расцвет христианства, что вот-вот вся Россия и вслед за ней весь мир придут ко Христу. Моя душа жаждала этого расцвета, и я считала, что эта жажда присуща всему человеческому роду. Я писала, говорила, гневалась на тех, кто не понимал моей жажды, кто сомневался в том, что возможен этот желанный расцвет...
Я не слушала возражений. Христианство не могло исчезнуть, оно могло только процвести. В моих упованиях я возлагала особую надежду на культуру, она должна была наконец сбросить с себя лживые одежды, напяленные для прельщения ее красотами, она должна наконец отказаться от лукавства, от двоедушия, от обслуживания человека, ищущего в ней расцвета ума и наслаждений для чувств, подобных наслаждениям острыми яствами и тающими во рту пирожными.
Я потратила на эти споры с культурой и ее горячими защитниками немало сил. Я заблужда-лась в своих упованиях. Культура пережила саму себя, она бессильна не потому, что не хочет вернуться к своим истокам, к культу, к утверждению подлинных начал и смыслов жизни. Она бессильна потому, что не может вернуться. Она утратила язык. Утратила Слово. И создала подмены свой язык.