Слушайте звезды! (сборник)
Шрифт:
VII
Время близилось к часу ночи. Возвращавшиеся на ночлег трамваи подходили один за другим. На улице подморозило, и холодный воздух от ворот добирался до уголка, где сидел Куликов, проникал в короткие рукава казенного ватника, за ворот, который Куликов пытался застегнуть и который то и дело расстегивался снова — мал ватник, и пуговицы через одну. Было зябко и неуютно. Но зато скоро, через час с небольшим, должен появиться Парс.
Петренко подошел незаметно и встал за спиной Куликова. Потом несмело прокашлялся.
—
— Посиди, — равнодушно ответил Куликов.
Кряхтя Петренко присел на низенький табурет. Сегодня он казался почти что трезвым. Щуплый, в таком же, как и у Куликова, старом ватнике, который висел на нем мешком, в старой, замасленной кепке, он, сам того, очевидно, не желая, возбуждал сострадание. Оба долго молчали, прислушиваясь к визгу трамваев и крикам рабочих, заканчивавших смену.
«Сколько ему лет? — неожиданно подумал Куликов. — Тридцать, сорок, а может, и все пятьдесят?» Он впервые рассмотрел вблизи лицо Петренко. Было оно землистого цвета, одна бровь чуть выше другой, один глаз обыкновенный, второй — узкий и как бы придавленный сверху.
— Слышь, Петя? — смущенно сказал Петренко.
Куликов всем своим видом изобразил глубокую задумчивость. Ему совсем не хотелось разговаривать. Да и о чем ему было разговаривать с этим хануриком? Если презирать Тиграшку и ему подобных у него еще хватало энергии, то на работяг вроде Петренко он просто не обращал внимания. К тому же он и думал сейчас о другом.
Петренко вздохнул и опять замолчал. Суета вокруг них еще больше усилилась: подходили последние трамваи. — Петь, а Петь? — проговорил Петренко.
— Ну что? — стараясь скрыть раздражение, отозвался Куликов.
Петренко выудил из кармана какие-то листки.
— Петь, будь другом, а? — Он принялся неуверенно мять листки в руках. — Понимаешь, я тут к Вальке сегодня заходил, к сыну своему. Ты не думай, он у меня — не просто… Он у меня в кружке, в математическом!
— Поздравляю! — усмехнулся Куликов. Петренко послушно усмехнулся в ответ.
— Я, понимаешь, нахвастался ему сдуру, что сам тоже когда-то… В общем, понимаешь, черт дернул! — Он несчастно развел руками.
— Действительно, черт дернул! — съехидничал Куликов. Петренко опять смущенно заулыбался.
— Петь, так может, посмотришь, а? Я ведь ему наобещал, как же я теперь…?
— Времени нет, — холодно сказал Куликов. — Занят я.
— Так ты не сегодня, завтра там или когда еще… Вид у Петренко был униженно-просящий. Куликову неожиданно стало неловко. Он отвел глаза в сторону. «Надо помочь человеку», — неуверенно подумал он. И хотя опасался, что над задачками ему придется еще попотеть, все же протянул руку и взял у Петренко листки.
— Ладно, давай ваши задачки. Только вот не знаю, когда удастся… У меня, видишь ли, голова нынче плохо работает. — И доверительно добавил, стараясь загладить свою прежнюю грубость: — Угостили меня вчера… по голове…
Куликову нестерпимо захотелось рассказать про вчерашнее, чтобы кто-нибудь, пусть хоть Петренко его выслушал и пожалел.
— Угостили? —
— Ну да… Двое… Дубинками работали. — Он замолчал, невольно ожидая долгих расспросов и жалостливых соболезнований.
— Вот гады! — проникновенно сказал Петренко. Помолчал, потом добавил: — А у меня тоже как-то было такое. Железякой так съездили, что я потом два месяца в больнице провалялся. Операцию даже делали. Доктор-то старенький такой, говорил: «Смотри, Петренко, голову береги. Что случится, так враз на тот свет и отправишься». Вот так, парень! — Он гордо погладил пальцем бровь — ту, что опускалась над узким глазом. — Значит, берешь задачки? — спросил он снова.
Куликов бросил листки на стол. Он уже жалел о своей откровенности.
— Ты не думай, — совсем разошелся Петренко. — Я знаешь как здорово в школе учился. Один раз на эту, олимпиаду, ездил аж в другой город. Я и сам решить могу, если только мозгами хорошенько пошевелить…
«Правильно, — желчно подумал Куликов. — Так мне и надо! Нечего слюни перед всякими распускать… У него и без меня забот хватает».
— Ладно, — перебил он Петренко, — спать пора! Петренко послушно встал.
— Ну, я двинусь тогда, — сказал он, как-то сразу поникнув. Он опять стал похож на прежнего малоразговорчивого Петренко. Опустив плечи, он отправился в свою яму под трамваем.
Парк уже опустел. Верхние лампы погасли одна за другой, и теперь только над столом с телевизором и видеомагнитофоном оставался тусклый свет. «Посмотреть, что ли, видео?» — вяло подумал Куликов. Но без сканнера просмотр потерял теперь для него привлекательность. Куликов со вздохом взял со стола листки, принесенные Петренко. «Вот еще не было печали!» — подумал он с досадой. — Решать теперь какие-то задачи! Что ж делать? Придется, коли обещал». Скрепя сердце он попробовал первую и решил почти мгновенно. Это ему понравилось. Он принялся за другую и тоже без труда ее одолел. На четвертой или пятой он увлекся и ушел с головой в какие-то трубы, треугольники, велосипеды и паровозы. Особенно доняла его одна задачка, которая заупрямилась и не сдавалась ни в какую. Он вспомнил вдруг: ведь точно, именно над этой задачей он бился однажды, много лет назад, на городской олимпиаде школьников, наседал на нее изо всех сил, а она так и не поддалась. Воспоминание подстегнуло его. «Врешь! — думал он с веселой злостью. — Я тебя сейчас!..»
Тут он почувствовал, что уже не один на своем едва освещенном пятачке. Он повернул голову. Позади кресла стоял Парс и заглядывал ему через плечо. Куликов посмотрел на часы: четверть третьего.
— Я уже давно здесь, — спокойно подтвердил его мысль Парс. — Ты очень увлекся.
Своими чертами, холодными и безжизненными, Парс напоминал Куликову преподавателя, что читал в институте курс гражданской обороны. Тот был контужен на войне, и с тех пор его лицо навсегда осталось неподвижным. Даже ядерный взрыв, который он расписывал с такой любовью, вывесив целую галерею плакатов во всю стену, был бы, казалось, не в состоянии вдохнуть в него жизнь.