Слушающие
Шрифт:
Когда Макдональд с Томасом ехали по кратеру, в котором был смонтирован радиотелескоп, тот не был уже прежним стерильным блюдцем. Теперь он превратился в тигель, плавящий в своей потаенной глубине звуки небес, перехватывающий звездную пыль, медленно плывущую с ветром ночи.
Чаша, прежде застывшая на фоне неба в мертвой неподвижности, теперь жила и внимала. Томасу показалось, что он видит, как она с трепетом тянется к молчащей темноте.
«Малое Ухо — так называют эту гигантскую точную машину, самый крупный управляемый радиотелескоп на Земле, в отличие от Большого Уха, кабельной паутины диаметром в пять миль. По ночам пришелец
— Мы унаследовали его от астрономов, — объяснил Макдональд, — когда они поставили радиотелескопы на обратной стороне Луны, а сразу после этого первые сети в пространстве. Наземное оборудование устарело, как ламповые приемники с появлением транзисторных. Его не стали разбирать, а подарили нам вместе с небольшой дотацией на исследования.
— За десятки лет общая сумма достигла астрономической величины, — заметил Томас, пытаясь избавиться от эффекта вечернего гостеприимства и очарования ночи.
— Она растет, — согласился Макдональд, — и мы год за годом боремся за существование. Но есть и положительные стороны. Программу можно сравнить с теплицей по выращиванию интеллекта, в которой самые многообещающие разумы крепнут в борьбе с огромной, непреходящей, неразрешимой загадкой. Мы получаем молодых ученых и инженеров, обучаем их и отправляем решать задачи, имеющие решения. Программа воспитала многих светил науки.
— Вы пытаетесь представить Программу чем-то вроде последипломного обучения?
— О, нет. Наши предшественники называли это вторичным сырьем или побочной продукцией. Конечной целью — и самой важной для нас — является установление связи с разумными существами иных планет. Я подсказываю вам аргументы, которые помогли бы вам оправдать нас, раз уж вы не можете принять нас такими, какие мы есть.
— А почему я должен вас оправдывать?
— На это вам придется ответить самому.
Наконец они оказались внутри здания. Здесь все тоже было по-другому. Коридоры теперь кипели энергией и сознанием. Зала управления коснулся перст Бога, и в этом мертвом месте вскипела жизнь: огоньки зажигались и гасли, глаза осциллографов светились зеленью пульсирующих линий, на пультах мягко щелкали переключатели, компьютеры попискивали, в проводах бормотал электрический ток.
За пультом сидел Адамс, на голове у него были наушники, и он не сводил глаз со шкал и осциллографов. Когда они вошли, он поднял голову и помахал им рукой. Макдональд вопросительно поднял брови, Адамс ответил пожатием плеч, а потом повесил наушники на шею.
— Как обычно, ничего.
— Прошу вас… — Макдональд снял с его шеи наушники и вручил их Томасу. — Послушайте.
Томас взял наушники и начал слушать.
«Поначалу слышится шепот, словно какие-то дальние голоса или плеск ручейка в каменном ложе, журчащего в трещинах и падающего небольшими каскадами. Затем звуки нарастают, теперь это голоса, говорящие с жаром, но все разом, так что ни одного не разобрать. Слушающий старается услышать, но его усилия лишь подстегивают эти голоса, и они говорят еще громче и еще непонятнее. Слушатель может повторить следом за Данте: „Мы были возле пропасти, у края, и страшный срыв гудел у наших ног, бесчисленные крики извергая“. Тем временем голоса переходят от лихорадочных просьб к гневным крикам, словно требуют освобождения
Слушателю кажется, что и он один из этих голосов, осужденный, как и они, на адские страдания, способный лишь кричать в отчаянье и муке, что никто его не слышит, что никого не трогает его участь, что никто его не поймет, даже если он докричится до кого-то. «Я отовсюду слышал громкий стон, но никого окрест не появлялось, и я остановился, изумлен». И кажется ему, что его окружают «ужасные гиганты, те, кого Дий, в небе грохоча, страшит поныне». Все они вместе с ним напрягают свои могучие легкие, чтобы докричаться до слушателя, который их не понимает. «Rafel mai amech izahi almi», — яростно раздалось из диких уст, которым искони нежнее петь псалмы не полагалось». И слушатель чувствует, что в эту минуту его покидает сознание».
Голоса умолкли. Макдональд снял с него наушники, которые, как смутно помнил Томас, он надел сам. Его потрясла неодолимая магия этих звуков, этих голосов, требующих, чтобы их выслушали, сливающихся в общий хор, в котором каждый поет свое…
Он пережил мгновение откровения, понял, что пропадет, как и эти голоса, и, если не найдет выхода, будет обречен на вечную жизнь в своей телесной оболочке, настолько одинокий в своих страданиях, как если бы находился в самом аду.
— Что это было? — ошеломленно спросил он.
— Голос бесконечности, — ответил Макдональд. — Мы переводим радиосигналы в звуки. В приеме это нисколько не поможет. Если мы что-то и поймаем, это покажут пленки, вспыхнут детекторы, компьютер поднимет тревогу. Но для нас это источник вдохновения, а в мы нем здорово нуждаемся.
— Я бы, — сказал Томас, — назвал это гипнозом, помогающим убедить маловеров, будто там действительно что-то есть, будто однажды они отчетливо услышат то, будто сейчас лишь воображают, что там на самом деле есть иные существа, которые пытаются общаться. Это всего лишь способ обмануть самого себя и обвести вокруг пальца весь мир.
— На одних это действует сильнее, на других слабее, — сказал Макдональд. — Очень жаль, что вы восприняли это как личный выпад. Мы не занимаемся такой дешевкой. Вы же знали, что в этом нет никакой связи.
— Да, — согласился Томас, злясь, что голос его дрожит.
— Но я хотел, чтобы вы послушали кое-что другое. Это всего лишь введение. Пройдемте в мой кабинет. Ты тоже, Боб. Оставь прослушивание техникам.
Втроем они направились в кабинет и уселись в кресла. Стол Макдональда теперь был пуст — подготовлен к завтрашней добыче, — однако запах старых книг остался. Томас, не сводя глаз с Макдональда, гладил пальцами деревянные подлокотники кресла.
— Этот номер не пройдет, — сказал он. — Ни все гипнотизирующие звуки мира, ни приятное общество, ни чудесный ужин, ни красивые женщины, ни трогательные сцены семейной жизни никоим образом не заслонят факта, что Программа продолжается уже более пятидесяти лет и до сих пор ничего не добилась.
— Я для того и привел вас сюда, чтобы сказать, — произнес Макдональд. — Послание есть.
— Нет никакого Послания! — вмешался Адамс. — Я бы знал!
— Просто мы не были уверены. У нас уже бывали ложные тревоги, и то были самые трудные для нас дни. Но Сандерс знал, в конце концов это его детище.