Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена
Шрифт:
— Порой у меня сбивались настройки. Когда мы на работе общались сразу и живьем, и по Интернету. Тогда я мог вдруг обратиться к тебе от лица Бродяги. К счастью, ты не слишком внимательна.
— Ну и почему ты ничего мне не сказал?
— Ну во-первых, просто не мог. Извини. Во-вторых, ты меня не очень-то поощряла. Когда вокруг тебя, скажем, начинал порхать Лисянский, ты всего-навсего отшучивалась. А стоило мне заговорить с тобой чуть теплее, чем ты привыкла, у тебя личико делалось таким,
— Ты меня сам приучил к определенному положению вещей. Лисянский тоже… Он мне, замечу, не особенно нравится.
Боже, как тепло, спокойно и уютно в его объятиях!.. Почему я не добавила, что он мне, в отличие от Лисянского, нравится просто ужасно?
— Я в курсе…
Что? А, понятно: он это о произнесенном. Обидно, что я не могу озвучить свои мысли.
— И что — ты собирался всю жизнь так издалека за мной и наблюдать?
Снегов посерьезнел.
— Видишь ли… Во-первых, я всегда знал, что предложить тебе ничего не могу, за исключением мамы, которую предложить не могу тем более. Я уже когда-то пробовал завести семью…
— Я знаю.
— Вот как?.. Впрочем… Ну, тогда скорее всего знаешь и о том, что из этого не просто ничего не получилось… Возле моей мамы все распадается стремительно. Такой уж у нее волшебный талант. Так что знать-то я знал, что тревожить тебя нельзя… Но иногда ужасно хотелось. И я, пусть не особенно настойчиво, пробовал…
— Да! — Меня слегка заколотило. — Как же, помню я твои… изуверские опыты!
— Тикки?.. — Кажется, Рюрик обеспокоился.
— Знает он, где я живу! Фонарик он оставит!.. Я чуть не в припадке билась… после твоих фонариков!
Он прижал меня к себе:
— Маленькая!.. Тикки, я не хотел ранить тебя. Слово за слово все пошло… куда-то не туда, а потом было уже поздно.
— Я испугалась. Не знала, как мне без тебя… Ничего не знала…
Снова увидела я перед глазами строки, из ниоткуда возникающие на экране.
— А что бы, интересно, ты сделал, если бы я не выдержала и открытым текстом спросила — у Бродяги, естественно — «Перестаньте мучить меня. Если вы что-то знаете — скажите прямо. Я больше так не могу». Что бы ты ответил?
— Я бы ответил: «Хорошо. Я знаю вас два года. Я вижу вас каждый день. Так неужели вы не знаете моего имени?»
Я представила — и мурашки забегали по спине.
— Боже мой… Мне бы пришлось понять… Знаешь, я когда поняла, что ты — это ты, начала на всякий случай крышу руками придерживать, а то знаешь, как оно бывает…
— Ой знаю! — усмехнулся Рюрик и подытожил: — Вот и выходит: тревожить тебя я не мог. Но и безучастно смотреть было выше сил.
— Попробуй еще раз.
— Потревожить тебя? — Он преувеличенно заботливо заглянул мне в глаза. — Ты правда не против?..
— Признайтесь, Рюрик Вениаминович,
— Признаюсь в чем угодно. Но хоть намекните, с какой.
— Ну как же: когда вы в своем директоре заметили исключительно пустого сказочного персонажа.
— Ох, Тикки… Помнишь, незадолго до Нового года ты появилась на работе — и все разом забросали тебя комплиментами…
— Помню, представь себе. Хотя в твоем изложении этот эпизод трудно узнать. Во-первых, не все, а Лисянский. Во-вторых, не забросал, а отпустил единичный комплимент, довольно банальный. В-третьих, вот не думала, что ты хоть что-то заметил. Взгляд у тебя был суровый и неодобрительный.
— Как же не заметил? На пустое место не смотрят сурово и неодобрительно.
— Точно! Как я сразу не сообразила?
— Тебя невозможно было не заметить. Ты влетела такая… одухотворенная! Вот тогда я тебя и вправду словно впервые увидел. И Лисянского тоже…
— Дался тебе этот Лисянский!
— Если б не он, я бы, может, долго еще не понимал, что к чему… А так вскоре мне показалось, что за Людмилой Прокофьевной проступает что-то еще. Что-то очень знакомое. Я вспомнил слова твоего сокурсника — про сайт. Решил поискать, благо имя-фамилия мне известны — и нашел, как ни странно.
— Не смущал бы ты меня, Рюрик. Тот факт, что стихи отбирала не я, оправдывает меня лишь отчасти. По-моему, там по преимуществу мусор.
— Согласен. Но не сплошь… А главное — после этого я уже точно знал, что к моему маленькому директору надо присмотреться повнимательнее. Ибо авторский почерк некоторых стихов был мне знаком. Просто безумие — знаю, что встречал подобное, но где, когда…
— И где, когда?
Профессор посмотрел укоризненно:
— Тикки, ты меня об этом спрашиваешь?..
Я почти вышла из кухни, когда Рюрик вдруг озабоченно окликнул:
— Послушай…
— Что? — Я резко повернулась, остановившись в дверях. Сердце вдруг упало.
Он прервался на полуслове, с изумлением глядя на меня.
— Тикки?
— Что?
Решительно водворив меня в объятия, Снегов усадил нас (иначе не скажешь) на диван и велел:
— А теперь давай по порядку. Что случилось?
— Ничего… — Я в самом деле не могла объяснить нахлынувшей на меня удушливой тоски.
— Когда «ничего», — терпеливо пояснил Рюрик, — у тебя не бывает такого несчастного испуганного выражения.
Я опустила глаза.
— А… Это так выглядело?
— Именно. Ты смотрела на меня как кролик на удава.
Прислонившись к нему, обхватив руками и спрятав лицо у него на плече, я смогла, наконец, заговорить.
— У тебя был такой голос…
Он спросил ласково, словно разговаривал с ребенком:
— Какой?
— Отстраненный.
— И ты испугалась?
Вопрос словно смел преграды.