Шрифт:
Глава 1
Нет ничего лучше, чем возвращаться туде, где ничего не изменилось, чтобы понять, насколько изменился сам.
Нельсон Мандела
Петербург
19 июня 1734 года
— Ты с кем разговариваешь? — спросил я, готовясь встряхнуть его и привести в сознание.
Какую бы я пакость ни сотворил, но я офицер гвардии, дворянин. Так что я не могу позволять со мной так разговаривать. Вот и пусть подумает о возможных последствиях от своего эмоционального
— Неблагодарный подонок! — на английском языке, с приветливой улыбчивой гримасой на лице, произнес мужик.
— Неделю живу у тебя бесплатно за такое оскорбление, — также с улыбкой произнёс я, но поспешил добавить: — Харчуюсь такоже без оплаты. Воспротивишься, так и сам палками отхожу, ещё и подумаю, с чего бы ты, немец, на гвардейца Её Величества, цельного капитана Норова, русского дворянина, пасть открываешь. Нет ли крамолы на государыню?
На наш крик выбежали ещё двое рослых детин. Сходство лицами заставило меня подумать, что это сыновья трактирщика. И они были на целую голову выше своего батяни. Воображение сразу нарисовало гром-бабу, которая смогла родить таких богатырей. Успел только посочувствовать трактирщику.
— Вы? Как вы посмели? — начал было выговаривать мне ещё и один из прибежавших бугаёв, но грозный взгляд отца семейства заставил того замолчать.
— В дверях не стойте! Есть и спать желаю. А если что, то за вины свои превелико отплачу, — сказал я и двинулся вперёд.
В трактирах этого времени мне ещё не приходилось бывать, поэтому антураж был для меня в новинку и любопытен. Никакого намёка на эксклюзивный интерьер здесь заметить нельзя было.
Массивные столы, приставленные к ним лавки. По углам были заметны зонированные ширмами особые столики. Там уже стояли стулья, да и столы были покрыты белоснежными скатертями. Учитывая то, что заведение располагалось, можно сказать, в центре нынешнего Петербурга, в весьма оживленном районе, то жил я чуть ли не в одном из престижнейших мест города. Сомневаюсь, что в Петербурге много гостиниц.
— Проводите меня в мою комнату, туда же принесите еды и доброго вина! Лучше всего подогретого венгерского, с перцем! — распорядился я.
— Без оплаты так богато харчеваться? — изумился трактирщик.
— Держи, и раньше следующей недели чтобы не задавал больше вопросов об оплате, — сказал я и дал трактирщику золотой ливр.
Хозяин заведения посмотрел на меня, на монету, взял её в руки, начал крутить между пальцев. Я ждал, что он её ещё примет на зуб, вроде бы, таким образом особые знатоки определяют, настоящее ли золото, но этого не произошло.
— Марту более не обижайте, господин офицер! — умоляющим тоном попросил меня трактирщик. — Но и… я слова не скажу против. Этакия монеты глаза мне закрывают. И не увижу чего не нужно.
Ах ты гад какой! Не видел я еще Марты, не понимаю до конца, какие у меня могут быть отношения с ней, но тут уж и без того ясно — отец продает свою дочку.
Видимо, мне теперь придётся расхлёбывать повышенную сексуальную активность моего реципиента. Учитывая то, как внутри меня бурлят гормоны, справиться с их потоком может только
И даже мне, бывшему столетнему старику, крайне сложно совладать с буйством организма. Чего уж тут говорить про девятнадцатилетнего парня, ещё и весьма приятной наружности, который не должен ощущать недостатка в женском внимании.
Золотая монета резко охладила пыл трактирщика, и он уже не без удовольствия проводил меня в примыкающее к трактиру соседнее здание, где мы поднялись на второй этаж.
— Не гневайтесь, господин офицер, но прибытия вашего не ожидали, и в комнате не прибрано, — сказал хозяин этого, так сказать, гостинично-ресторанного комплекса. — Нынче же Марту разбужу, дабы пришла прибраться. А у господина хватает серебра, чтобы ещё и долг выплатить? И Марте бы за прибранное доплатить?
— С собой золота немного. Не буду же я при себе таскать много денег, — соврал я.
На самом деле у меня было с собой не много, а очень много денег. Пятьсот золотых — это столько, что я могу купить все заведение, в котором сейчас нахожусь. Ну и прикупить себе людей, что сейчас передо мной. Вот только нужно ли об этом сообщать? Сокровища, если они ещё и плохо лежат — это то, что может у человека не только отключить инстинкт самосохранения, но и блокировать все морально-этические установки.
Комната была… М-да… Маленькой, как та каюта капитанская, где лишь спать можно, но ничего более. Может, мне улучшить свои жилищные условия? Нет, преждевременно сейчас сорить деньгами. Мне еще предстоит немало чего приобретать. И не факт, что лошади, что были мной затрофеены, прибудут ко мне.
Я все добро в виде трофейного оружия, своих личных семи коней, часть денег и предметов, что могут быть проданы — всё это оставил на сохранение полковнику… уже, так получается, генерал-майору Юрию Федоровичу Лесли. Достаточно ли данного им слова, что все это ко мне и вернется? И хватило ли для платы за сохранность вещей подарка в виде лучшего жеребца и украшенной офицерской шпаги француза?
Вынужденная мера, так как пока я не мог всё перевезти с собой.
Неожиданно дверь распахнулась, и мне на шею бросилось что-то приятное, мягкое, рыжее. Сперва чуть было не сработали одни рефлексы, когда я дёрнулся перехватывать девичью руку, чтобы провести болевой приём. А потом проснулись другие инстинкты.
Хотелось… Да чего уж там самого себя обманывать? Даже очень захотелось. Но я нашёл в себе силы, взял девушку за плечи и чуток от себя отодвинул. Не пожелай я полюбоваться, насколько хороша лицом барышня, то не получилось бы разлепить объятия.
Хороша. Вот ей-богу, хороша! Даже со всеми скидками, что моему организму почти и не важно, кого этого…
— Я рада, что ты есть! — с акцентом сказала девушка.
— Я есть, не могу не есть! — отшутился я, увидел сморщенный лобик девушки, что пыталась проникнуться моими словами, усмехнулся и добавил: — Говори на немецком!
— Ты же на мне женишься, как обещал? Ты же для этого вернулся? — спросила девица, а я чуть было не поперхнулся.
Красавица, да ведь я вас не знаю совсем.