Служу Советскому Союзу
Шрифт:
Внизу хрустнула стекляшка. Если вы хоть раз наступали на разбитую бутылку, то знаете, о каком звуке я говорю. Звуке присутствия постороннего лица. Даже можно сказать — нежелательного лица. Свидетеля…
А свидетели мне не нужны!
Юрий это тоже понял. Он громко крикнул:
— Помогите! Спасите!
Ну и урод…
Своим жертвам рты закрывал, душил, чтобы те не могли и звука произнести, а сам…
Я подскочил и ударом каблука отправил его в беспамятство. Черноволосая голова со стуком упала на грязный бетон. Маньяк затих возле
Дерьмо рядом с дерьмом…
Шаги снизу ускорились и вскоре в дверном проеме показался… Мишка!
Он быстро бросил взгляд на меня, на лежащего парня и с недоумением перевел взгляд обратно на меня.
Ну да, что можно подумать, глядя на стоящего однокурсника и лежащего перед ним молодого парня? Я бы подумал не очень хорошее, вот и Мишка сделал то же самое, судя по его поджатым губам.
Когда я учился в школе и приносил домой не очень хорошие оценки, то вот это поджимание губ было худшей оценкой моих стараний. Отец просто смотрел, поджимал губы, и я понимал — накосячил по-крупному и это требовалось исправить. Мать ругала, но эта ругань была гораздо лучше поджатых губ.
— Ты какого хрена здесь? — спросил я будущего отца. — Что забыл?
— Это ты что здесь делаешь? Кто это? — он кивнул на лежащего.
— Давай так… Сначала ты ответишь на мой вопрос, а потом я на твой.
— Да чего отвечать-то? Ты так рванул от Юлии, что я сразу понял — это неспроста. И когда ты ту парочку увидел, то встал как вкопанный. Я тогда извинился перед девчонками и проследил за тобой. Почти что потерял. Если бы не выбежавшая девушка, то мог бы и не найти…
А ведь я настолько увлекся слежкой, что даже сам не заметил, как Мишка следовал за мной. Этакая двойная опека.
Интересно — что Ирина и Юлия про нас подумают? Кавалеры взяли, да и бросили у метро… Ну, на Юлию насрать, мне всё равно с ней ничего не светило, а вот перед Ириной неудобно как-то вышло…
— Миш, это не твоё дело. Уйди, пожалуйста, — тихо сказал я. — Возвращайся в казарму, я тоже скоро буду.
Он ещё раз поджал губы.
— Вообще-то мы вместе вышли и должны вместе вернуться… Кто это? За что ты его ударил? За ту девушку?
У меня в голове пронеслись мысли — если я сейчас ему всё расскажу, то будет ли это правильным? Да и поверит ли Мишка тому, что он мой отец и в будущем станет растить меня?
Я бы не поверил…
Но и как рассказать о том, что мне известно, а ему пока ещё нет? И станет известно только спустя сорок лет, когда дело о «дите порока» всё-таки решат придать огласке?
Пришлось импровизировать…
— Я на днях слышал от майора Зинчукова, как на аэродроме Внуково в августе было совершено два зверских изнасилования. Обе женщины были убиты. Жертвам преступник обливал лицо лаком и поджигал. Отличительной чертой было то, что возле них он оставлял синюю розу. Вот такую же, — я кивнул на лежащий цветок.
— И ты подумал…
— Я был больше, чем уверен, — ответил я. — Возможно, это какая-то чуйка проснулась,
— Да, но если это не он? — нахмурился Мишка. — Если это невиновный, который просто немного увлекся?
— Немного увлёкся? Да он кирпич держал в руке. Если бы я не подоспел вовремя, то проломил бы голову той девчонке…
Мишка взглянул на всё ещё бессознательное тело и опять поджал губы. Потом вздохнул:
— И всё равно, пока его вина не будет доказана, он всё ещё остается невиновным. Может быть…
Эх, как я знал все эти «может быть»! Человеческий мозг отказывается принимать то, что молодой человек может быть жестоким уродом. Вот взрослый человек — он может, а пацан… А ведь по статистике именно молодые и оказываются самыми жестокими. Так было на войне, так есть и в жизни.
Человеческий мозг до последнего ищет оправдания совершенным преступлениям, но пасует перед предъявленными доказательствами. Что же, придется эти доказательства предъявить.
— Миш, майор говорил, что этот человек сидел за изнасилование и совершил побег. А на зоне его самого опустили, потому что статья сто семнадцатая вообще крайне неуважаемая в кругу сидельцев. Мало того, преступника ещё и клеймили — у него на пояснице должна быть наколка в виде синей розы. Может поэтому он и оставляет подобный знак…
Мишка недоверчиво покосился на меня, а потом подошел к парню. Он дернул того за рубашку, отчего парень повернулся и… Из кармана брюк вывалились два пузырька с лаком. На полоске обнаженной кожи даже в сумерках была видна выколотая роза.
— Вот же… — Мишка отшатнулся.
Он около полуминуты смотрел на лежащего, а потом перевел взгляд на меня:
— Что ты хочешь сделать?
— Хочу, чтобы ты ушел, Миш, — тихо проговорил я.
— Сень, ты же не палач. Пусть им занимается милиция.
— А если они его отпустят? Или опять поместят в тюрьму, откуда он снова сбежит? А если следующей его жертвой станет Ирина? И да, я не палач, но каждый порядочный человек хотя бы раз в жизни может выступить наказанием для швали.
Да, я ударил по больному. Но как ещё достучаться до человека, когда тот хочет казаться справедливым и гуманным?
— Ты не имеешь на это права, — сказал Мишка.
— Не имею… — вздохнул я. — Поэтому и прошу тебя уйти. Забудь, что ты видел и просто…
Снаружи раздались голоса. Женский голос чуть ли не прокричал:
— Они наверху. Мужчина сказал, что он из милиции! А этот…
— Разберемся, гражданка, — послышался в ответ уверенный мужской голос.
Я дернул Мишку за руку:
— Дождался? Вот теперь бежим наверх. И тихо, чтобы нас не услышали.
Глава 40
Что за радость была у мальчишек конца восьмидесятых-девяностых? Где больше всего они пропадали? Откуда чаще всего приходили с порванными штанами или куртками?
Спросите их и они вам ответят — со строек!