Смарагдовое ожерелье

Глисон Джанет

Когда она дошла до середины дорожки, запах, и так уже невероятно резкий, стал и вовсе невыносим. Стараясь дышать неглубоко, Сабина поднесла к губам носовой платок. Но смрад продолжал бить в рот и нос. Даже на языке ощущался его вкус. Ее стало мутить, но она решила не звать на помощь. Пусть в Астли она недавно, однако ананасная плантация — ее вотчина. Если здесь произошло нечто непредвиденное, она первая должна оценить степень ущерба.

И лишь дойдя до конца дорожки, Сабина увидела то, что искала. С полдюжины бесценных кадок с самыми крупными образцами были напрочь разворочены. Несколько растений валялись на дорожке, словно выполотые сорняки; другие лежали в куче у стены. Почти весь грунт из кадок был выпотрошен, некоторые

из них разбиты. В глаза бросались обнаженные круглые белые корни растений.

Сабина в недоумении смотрела на погром. Ее щеки горели, ладони стали влажными. Она повернулась к участку грядки, с которого были выдернуты ананасы. Там, где прежде тянулся ряд высаженных растений, теперь лежал источник мерзкого запаха — незваный гость.

Он лежал на спине в канаве, заполненной навозом. Стена растений в кадках скрывала его голову, но Сабина не спешила рассмотреть лицо. Ошеломленная, она застыла перед тем, что предстало ее взору.

Поначалу она предположила, что мужчина спит. Пугаться она и не думала. Большая часть тела была ей видна, и по всем признакам оно не принадлежало кому-то из садовников. Руки у мужчины были чистые, ногти ухоженные, одежда вполне добротная, даже с изыском — работяги такую не носят. Сабина поежилась, на ее лице отразились страх и досада. Как он сюда попал? Зачем погубил ее драгоценные ананасы? Неужели не мог свалиться на дорожке?

Она прижала ко рту носовой платок. Потом, покачав головой, будто ругая себя за слабость, наклонилась и дернула мужчину за ногу, пытаясь его разбудить.

— Поднимайтесь, — приказала она.

Нога была теплой, но обмякшей. Хлопчатобумажный чулок отстегнулся от штанины бриджей и сполз, обнажая волосатую, испачканную в земле икру. Но сам мужчина оставался неподвижным. Сабина сильнее дернула его за ногу и, видя, что он не реагирует, протиснулась между кадками к его голове. Ее взгляд остановился на спутанных каштановых волосах, она разглядела покрытую щетиной нижнюю часть его подбородка. Маленький жучок, потревоженный ее вмешательством, быстро пробежал по его губам и юркнул в пещеристую ноздрю. Сдавленно сглотнув слюну, Сабина отвела взгляд.

Она задыхалась от омерзения и ярости. После прикосновения к ноге незнакомца ладони стали липкими; ей так и хотелось вытереть их о юбки. Она больше не могла убеждать себя в том, что мужчина спит, но и иного допускать не желала. Отказываясь верить в худшее, она пересилила себя и, положив руку на торс мужчины, стала его тормошить:

— Слышите, сэр? Я сказала: вставайте! Немедленно!

Он оставался лежать, как лежал, нагло равнодушный ко всему окружающему, не замечая ни ее, ни того погрома, что учинил. В Сабине с каждой минутой росло беспокойство. Она схватила мужчину за ворот и рванула на себя, пытаясь посадить. Он был не очень рослым, но широким в груди и оказался на удивление тяжелым. Потребовалось несколько попыток, чтобы поднять его. И вот наконец, словно некий ужасный призрак, он восстал из моря коры, земли и навоза — сначала поднялась его болтающаяся голова, потом плечи, потом все туловище до пояса.

Едва Сабина подняла мужчину, у нее исчезли всякие сомнения. Он не спал — он был мертв. На вид он был довольно молод. Не больше тридцати, предположила она. Его открытые глаза были тусклы. На брови и ресницы налипли коричневые крошки. В рту скопилась, окрасив зубы и язык, вязкая коричневатая жидкость, в которой плавали какие-то волокна. Очевидно, этой жидкостью, имевшей сладковато-кислый запах, его рвало перед смертью. Жидкость растеклась по подбородку и груди. В подтеках, застывших до консистенции пасты, как в клее, застряли кусочки коры. В вони блевотины Сабина лишь отчасти узнала тот запах, который ее насторожил, когда она вошла в теплицу. Едкий смрад рвотной массы во влажном воздухе смешивался с каким-то тяжелым сладким запахом, который, очевидно, был духом смерти.

Глава 3

Тем же чудесным

майским утром Джошуа Поуп, находясь всего лишь в пятидесяти ярдах от оранжереи, где разыгралась трагедия, готовился приступить к работе. Он взял в руки длинную кисть из собольего волоса и палитру с уже смешанными красками — свинцовыми белилами, вермильоном, красной и желтой охрой, — которыми он собирался создавать яркий колорит. Начав писать, он утратил свойственное ему выражение невозмутимости, спокойного любопытства. Он оживился, приободрился, в нем появилось некое щегольство, под стать его дорогому платью под заляпанным красками льняным рабочим халатом.

Джошуа Поупу было тридцать три года, но в своем ремесле он преуспел не меньше, чем любой известный портретист. Некоторое время назад он превзошел в мастерстве Рейнолдса и Гейнсборо, гениально изобразив на жанровой картине увлеченных игрой наследных принцев Георга и Фредерика; этот групповой портрет был выставлен в Королевском обществе покровительства искусствам. Критики утверждали, что он пишет более тепло и проникновенно, чем Ромни, и, поскольку он был молод, симпатичен и одевался с безупречным вкусом, светское общество предпочитало его Хадсону, Хейману и Рэмзи.

В последние годы популярность Поупа была столь высока, что заказчики обычно приходили позировать в его мастерскую. Только исключительные обстоятельства вынудили его изменить своим привычкам и отправиться в Астли. Прошлым летом, катаясь на лодке по Темзе, в результате несчастного случая погибла жена Джошуа, Рейчел. Их единственный ребенок, сын Бенджамин, утонул вместе с ней. Джошуа в смерти родных винил себя — из-за легкой простуды он не сопровождал их во время прогулки. После, чтобы отвлечься от горя, он переселился в новый дом, с головой погрузился в работу, накупил себе с дюжину новых предметов одежды — камзолов, бриджей, плащей — один изысканнее другого. Но, как он ни старался занять себя, от приступов меланхолии избавиться не мог. Напротив, они накатывали все чаще и чаще, и порой тоска была невыносимой. Каждая вещь в новом жилище только напоминала ему о его дорогой Рейчел и милом Бенджамине. Каждая вещь в гардеробе, сколь бы красивой и новой она ни была, казалась ему унылой и изношенной. Он стал жутко бояться воды. Завел любовницу, хорошенькую вдовушку по имени Мег Данн, и, хотя после встреч с ней он спал гораздо лучше, тоска его не оставляла.

Приближалась годовщина смерти Рейчел и Бенджамина, и Джошуа не терпелось уехать из Лондона. Посему, когда Герберт Бентник обратился к нему с просьбой написать свадебный портрет, Джошуа сказал, что готов поработать над картиной в его усадьбе Астли-хаус в Ричмонде. Герберт поспешил принять предложение художника (насколько ему было известно, Джошуа Поуп никогда не соглашался покинуть свою мастерскую) и заявил, что с радостью заплатит за работу двадцать гиней. Обе стороны были удовлетворены.

Джошуа был глубоко убежден, что искусство портретной живописи состоит не только в умении воссоздать внешнее сходство с оригиналом; важно передать психологию образа. Он стремился прочитать в лицах своих объектов нечто такое, чего прежде никто другой в них не замечал. Он прилагал к тому все усилия, и, хотя творил в традиционной манере, со временем у него сложилась своя уникальная техника письма. Становясь так близко к полотну, что носом можно было бы запросто стереть свежую краску, Джошуа делал несколько маленьких штрихов, потом, чуть отстранившись от мольберта, брал кисть за самый кончик ручки и широкими, размашистыми мазками наносил тонкий слой краски. Он только начал работу над портретом. Вчера на грунтованный холст светло-серым тоном быстро набросал очертания фигур, сегодня приступил непосредственно к процессу живописания — нанося пигменты строгих тонов, стал выстраивать композицию и создавать подобие. Через несколько минут напряженной работы он положил палитру на пристенный столик, вытер о рукав нос и отошел почти к дверному проему.